Сергей Буковский: снимать маму было сложнее, чем Вакарчука

Режиссёр-документалист Сергей Буковский свой первый фильм выпустил ещё при Советском Союзе. Это уже потом была лента «Назови своё имя по буквам» («Spell Your Name») со Стивеном Спилбергом, «Живые» о Голодоморе, Шевченковская премия и звание народного артиста Украины. В эти выходные на фестивале Kharkiv MeetDocs Буковский презентовал в Харькове свой новый фильм «Главная роль» — о маме, актрисе Нине Антоновой и провёл мастер-класс по работе с архивами, ещё раз показав «Живых». 

Буковский — перфекционист в работе со звуком и очень осторожен с музыкой. Он считает, что тишина и паузы в кино — чуть ли не важнее самих слов, сказанных героями. Если фильм о Голодоморе, то без клише и «соплей» — публика в зале смеётся, правда. Он говорит, это лучшие аплодисменты.

Во время войны Буковский презентует фильм об очень личном. О своей матери. О том, почему любила отца больше, чем его. «Главная роль» — на грани игрового и документального: мама — актриса, она то и дело переспрашивает «Было? Был дубль?…». Сын-режиссёр, таким похожим на её, низким голосом, отвечает: «Мама, прекрати МХАТ!».

Перед показом «Живых» Буковский объясняет: эта лента о Голодоморе и сейчас, в 2017-м, всё о том же: мир всё знает и молчит. Мировая общественность глубоко обеспокоена.

Сергей Анатольевич, Вы сегодня на мастер-классе рассказывали о работе с архивами. События последних четырёх лет в Украине, мне кажется, пополнят архивы хроники больше, чем предыдущие лет двадцать. Сколько лет должно пройти, чтобы о событии можно было снимать документальное кино?

Можно снимать и день в день. Если говорить о большом историческом осмыслении материала, я не думаю, что существует какое-то мерило, сколько должно пройти времени. Но я бы не брался за такой материал, если говорить о моих собственных ощущениях.

Почему?

Должно всё закончиться, мне кажется. Трудно сказать. Не знаю, сколько должно пройти времени. Другое дело — хотелось бы, чтобы все эти кадры сохранились. На мой взгляд, это очень важно. Чтобы не было распорошено, растеряно. Мне кажется, в стране должен быть единый медиацентр, куда бы всё сходилось. Но это всё — мечты-мечты, очень иллюзорные, об этом уже говорили миллион раз.

О создании единого архива?

О создании единой визуальной базы, визуальной антропологии страны. Просто жалко, что это всё потом исчезнет.

Вам предлагали снять что-то о войне?

Вы знаете, я был не на линии фронта — мы были в Славянске и Краматорске. Это было в 2014 году, как раз в разгар всех событий.

Славянск и Краматорск уже были освобождены?

Да, жители разгребали руины. Мы делали как раз фильм об «Океане Эльзы», тогда был большой тур группы по Украине, он не состоялся в Донецке по понятным причинам. Но те события мы чуть-чуть снимали. Снимали военных, людей, блокпосты, разбитую технику. Мы хотели вписать эти события в некий исторический фон происходящего. Но кино так и не вышло до сих пор. Не знаю, когда оно выйдет. Не хочу вспоминать, к большому сожалению. Проект существует только в черновом монтаже, он остановлен.

Почему?

Это не для прессы. Мы договорились об этом не распространяться.

Жалеете?

Ну, конечно, год жизни! Год работы. С публичными людьми очень непросто работать. Тем более такими, как фронтмен группы «Океан Эльзы». Они многие годы потратили на то, чтобы создать свой сценический образ, и тут вмешивается режиссёр-документалист и начинает этот образ разрушать. Не в худшую сторону! Ничего там такого унизительного и страшного в фильме не было, но… Вакарчук не принял. Это если коротко.

Не исключаете, что кадры, снятые вами в 2014 году, когда-нибудь войдут в один из фильмов? Потом, позже?

Может быть. Я думаю, что так когда-нибудь и произойдёт. Там есть очень хорошая галерея портретов. Очень сильных портретов. Оператором был Сергей Михальчук — не самый плохой в нашей стране, он один из лучших. И там есть очень сильные вещи. Посмотрим.

Вы говорите, с публичными людьми сложно работать. Сложнее, чем с мамой?

Со всеми сложно. Вообще с живыми людьми трудно!

Но всё-таки, кто был самым сложным героем? 90-летние старики, пережившие Голодомор, из «Живых»? Вакарчук? Мама?

Думаю, мама. Хотя она человек, которого я всё-таки неплохо знаю, но с ней было сложнее всего. Она была закрытая, придумывала для себя какие-то бесконечные образы, всё время в них пыталась предстать перед камерой, и ломать через колено не хотелось… Всё-таки мы нашли взаимопонимание, и на этой игре фильм «Главная роль» и построен, собственно говоря. С близкими людьми очень сложно. Если ты хочешь попробовать, что такое неигровое кино, попробуй снять своих родственников, близких — и ты поймешь, что это такое.

Всегда возникает момент этики. Это по-прежнему актуально, несмотря на то, что сегодня наступил такой момент вседозволенности — можно снимать всё, что угодно, и техника позволяет это делать. И тем не менее ты смотришь: «Нет, это лучше не показывать». Или — показывать. Или обнажаться самому. Но с мамой было действительно непросто. Она открыто себя проявляла в моменты, когда она была не готова к чему-то. Потеряла папин орден Ленина, например. Она его куда-то перепрятала — и всё, с ней случилась паника. Конечно же, мы были рядом и это снимали.

Вам правда каждый раз приходилось вести её в ванную смывать грим?

Практически да. Перед нашим приездом она готовилась, делала завивки-укладки, гримы, надевала какие-то украшения, приходилось это всё убирать. Я не преувеличиваю.

Ваши вопросы ей, достаточно откровенные — «Почему ты пишешь мне всегда «Сергей», а не «Сережа»?, «Почему вы с папой меня всегда куда-то отправляли?..» — для неё эти вопросы были ударом?

Я думаю, отчасти. Конечно, она была не готова. Они возникли в последние дни съёмок, она ускользала от меня, не отвечала на эти вопросы. Либо у меня не хватало смелости жёстко с ней разговаривать. Там есть моменты очень жёсткие.

Над чем-то работаете сейчас?

Нет, я сейчас ничего не делаю, у меня заканчиваются студенческие проекты. Последнее время всё наше время с Витой, женой, заполнено этим. Я надеюсь, что я что-то попробую уже в следующем году сделать, есть одна идея. Я как вспомню — все эти Госкино, эти питчинги, эти разговоры, весь этот наш киевский междусобойчик… Я дважды в жизни обращался за помощью в Госкино — один раз вот с мамой, и первый раз это был фильм «Красная земля» об украинских поселениях в Бразилии. Это всё долго и рутинно. Там сейчас есть горящая молодёжь, много проектов запускается. И слава Богу. Пусть бегают, задрав штаны, за комсомолом. (Смеется)

Про нынешнюю молодёжь. С развитием технологий — вот смартфон, пожалуйста, снимай — сейчас очень популярны среди подростков видеоблоги, как Вам кажется, как это повлияет на развитие документального кино?

Несомненно, повлияет. И уже повлияло. Уже поменялась эстетика, стиль, появилась некая свобода. Но зачастую это не даёт глубины. Меня это не то, что пугает — уже от этого никуда не денешься, технологии опережают, но я привык к другому кадру. И наше кино уже называется old school.

В Америке и Европе сейчас сериальное производство порой куда круче, чем кино. Вы, режиссер олдскульного неигрового кино, смотрите сериалы?

Да, конечно, смотрю. И «Родина» (Homeland), и «Карточный домик», недавно я посмотрел шведско-датский «Мост» — очень приличное кино. Да, в сериалы сейчас уходят хорошие профессиональные режиссеры, и это нормально. Потому что то, что делает Голливуд для экрана — это все такие дорогие аттракционы, я это редко смотрю.

Из последнего увиденного Вами документального — что впечатлило?

«Море в огне». Это итальянское кино. Сегодня очень много документальных картин показывают на главных европейских фестивалях. Это говорит о том, что эти два вида кино — документальное и игровое — уже сошлись где-то в одной точке и друг в друге растворились. Смотришь: игровое ли это кино? А оно сделано уже по всем правилам документального. Я имею в виду и игру актеров, и свободу камеры. Поэтому я бы так сегодня уже не разделял. Вот, хочу пойти посмотреть «Квадрат». Шведский фильм, который получил гран-при в Каннах. Надеюсь, что в ближайшее время посмотрю его в кинотеатре. Всё же кино надо смотреть на большом экране.

Фото: Александр Бринза