В один пост не влезло
Первой командой, которая мне запомнилась, были Львовские
«Абу-Касимові Кпаці». Они играли украинский фолк в манере британського панк-рока. Идея не нова, но
играли они хорошо, вели себя живо, бодро, поэтому очень понравились. Кстати,
уже вернувшись домой и послушав их записи, я снова убедился в том, что есть на
свете концертные группы, которые не надо и пытаться слушать дома в тишине и
покое – не то. После них на сцене появилась киевская группа «Мystery». Вера
рассказывала мне о них, что это ребята-металлисты, которые «косят под
«Nightwish». То есть, тяжелая музыка и женский оперный вокал. Они тоже играли
на редкость хорошо. Просто если люди решают играть тяжелую музыку, они должны
найти очень тонкую грань и держаться ее. Будешь от нее далеко – музыка будет
мягкой и унылой, но стоит ее перейти, как от музыки не останется вообще ничего,
будет только рубка инструментов и грохот. Эти ребята держались грани четко и
твердо, слушать их было приятно. Правда, у вокалистки было то, что наиболее
точно можно назвать синдромом Олега Митяева. То есть, пела она прекрасно, и
песни хорошие, и голосина… но когда между песнями начинала общаться с залом…
то, мягко говоря, очень хотелось, чтобы она снова запела. Впрочем, после такой
шикарной музыки, все остальное меркло. Доходило до того, что к середине
выступления у меня по спине пробегали холодные муравьи размером с добротных
тараканов, а по телу разливалась дрожь. Я был так увлечен, что даже не сразу
понял, что музыка к этому не имеет никакого отношения.
Я сгорел. Причем сгорел сильно. На солнце спина и плечи
пекли даже через футболку, а в тени начинало трясти от озноба. Мы с моей милой
всё же стаскались пообедать в наше любимое кафе, но было это уже без
удовольствия и, в общем-то, сквозь зубы. Потом, купив там же банку холодной
сметаны, мы вернулись на пляж. Пришли в тень, где сидели накануне рядом с
пьяным в стельку отдыхающим – на этот раз там совсем никого не было – сели в
тень и стали мазать друг-другу лица сметаной.
Холодная сметана на сгоревшее лицо! Я не знаю таких
прилагательных в русском языке, которые могли бы хоть примерно описать это
блаженство! По моему запеченному мозгу в это время бродили мысли о том, что
по-настоящему хорошо человеку бывает только в сравнении с по-настоящему плохо.
Придя в себя после сметанного экстаза, я попытался понять,
что делать дальше. От холода на лице знобить стало еще сильнее, а на солнце
находиться было слишком больно. И тут я вспомнил – парниковый эффект! В палатке
жарко, а прямых солнечных лучей там нет. И это действительно сработало. Когда я
оказался внутри, озноб стих, мы с моей милой обнялись, насколько позволяли наши
обожженные тела, и уснули.
Когда мы проснулись, время суток на Затоке называлось сумерками.
Милая попросила меня выйти из палатки, чтобы она навела в нем порядок. Я вылез
и встал. Потом попытался оглядеться, но панорама, которую я собирался охватить,
дошла примерно до половины, после чего свет в глазах выключился. В следующее
мгновение я лежал на песке. Понять, что произошло, я толком не успел. В глазах
было темно, в голове шумно и больно, в руках и ногах тяжело, лицо будто
онемело.
Ничего подумать по этому поводу я не успел. От этого
намеренья меня отвлек голос коротко знакомого мне соседа по палатке Юры. Даже в
этом состоянии, я инстинктивно различил в этом голосе, что юра хорошенько
выпивший. Он радостно говорил мне то, что я попытаюсь примерно воспроизвести.
– Ну наконец-то! Наконец-то ты напился! Какой молодец!
– Ошибаешься. Я вообще практически не пью. И за весь
фестиваль не выпил ни капли алкоголя – бурчал я, сосредоточенно наблюдая, как в
моих глазах плавно проявляется окружающий мир.
– А вот очень зря! Вот я за весь фестиваль выпил много
алкоголя, и чувствую себя прекрасно!
В этот момент картинка перед моими глазами более или менее
вернулась к нормальному состоянию, и даже неожиданно прояснилось в голове. Я
уже понимал, что это настоящий взрослый тепловой удар – черт бы ее взял, эту
политику! Я нашелся, что ответить и поднял на Юру глаза, но моя реплика так и
не прозвучала. Юра, увидев меня, округлил глаза, изменился в лице, отшатнулся и
побледнел.
За несколько часов сна, сметана у меня на лице засохла,
окончательно, а для Юры – и бесповоротно, превратив это лицо в морду. При
малейшем движении мимических мышц, корка трескалась и осыпалась неким жирным
подобием перхоти. Юра долго фокусировал на мне взгляд, а потом сказал фразу,
которую я, наверное, не забуду никогда. Эта фраза будет поддерживать меня в
самые тяжелые моменты жизни. После нее я буду твердо знать, что жизнь прожита
не зря. Он опомнился, собрался и сумел сказать коротко, емко и о главном. Он
сказал так: «Чувак. Ты – самое страшное, что я видел в жизни».
5
Четвертый день запомнился тихим и неторопливым. Правда,
встать после тяжелой ночи пришлось в половине пятого утра, чтобы успеть
собраться и уехать с Верой в Одессу. Накануне вечером моя милая оказала мне всю
необходимую помощь, благо, студентка медицинского. Помощь, в общем-то, состояла
в основном во фразе «Всё нормально, это не смертельно!» и бутылочке воды.
Наутро всё было мутным, все время кружилась голова, любые перемещения давались тяжело.
В электричке я почти всю дорогу проспал, мои ощущения в маршрутке, едущей через
пробки я просто опишу словом «страдание», и не буду вдаваться в подробности. А
потом Вера привела нас к себе в гости. Святой человек всё-таки!
Ой…. Жила вера в частном секторе, и в ее доме было такое,
что я даже не знаю, как об этом сказать. То есть, там было то, что было даже
лучше, чем сметана на сгоревшее лицо, лучше, чем весь фестиваль, а на самом
деле, там было мое самое яркое впечатление за всю поездку. ТАМ БЫЛ ДУШ! Душ
через три дня жизни на пляже – это вам не тяжелые думы русской интеллигенции.
Это то место, откуда выходишь с одной единственной мыслью: «Господи! Это всё, вот
всё это действительно со мной произошло». Думаешь так, и сам себе не веришь.
Мокрые волосы, сгоревший фюзеляж, тихое покалывание в мозгах и огромное чувство
нереальности всего произошедшего. После этого, правда, Вера привела нас на
кухню, усадила за стол – деревянный! – и напоила настоящим горячим растворимым
кофе из настоящих чашек, таких, стеклянных и с ушком, чтобы удобно было в руке
держать…
Где-то в 11 утра мы уже ушли от Веры, пошли гулять по
городу, и направились первым делом в сад скульптур, который посоветовала Вера.
Как туда добраться, мы представляли очень примерно, но один ориентир у нас
все-таки был. «Там еще стоит памятник Лаокоону – рассказывала Вера накануне. –
Лаокоон – это знаменитый… знаменитый… ну, в общем, очень знаменитый, найдете».
И действительно нашли. Первые ассоциации, которые вызвал памятник – Геракл,
который борется со змеем (почему-то), а рядом с ним какие-то пионеры, и надпись
«Лаокоон». Я присмотрелся к этому абсурду, и вдруг мне стало жутко стыдно. Я
тут же вспомнил, что изображен здесь никакой ни Геракл, а герой античного мифа
Лаокоон, троянский пророк который умолял не пускать в город того самого коня,
но из песка вылез змей и убил его и двоих его сыновей. Но стыдно мне стало не
за то, что я не вспомнил этого сразу, и не за ассоциацию с Гераклом, а за то,
откуда я это знаю. Это имя я встретил в тексте одной песни Медведева, которая
«Красные сапоги». В нем на имя пророка кто-то повесил гиперссылку, которая вела
на страничку в Википедии. Дети клавиатуры, блин!
А сад скульптур был чудесен, и в нем чудесный монумент
Жванецкому под названием «Ты одессит, Миша». И потом мы чудесно гуляли по
городу с моей милой, сидели в городском сквере, говорили о философии Лао Цзы, о
мусульманстве, еще о чем-то, говорили много и очень спокойно. Как-то
неестественно спокойно для людей 21 века. Мы походили, скорее, на тех истинно
одесских бабушек и дедушек, которые выходят в тот же городской сквер почитать
книгу или газету, а таких там много. Выходят, садятся на скамейку и читают.
Спокойно, не суетясь. У нас на суету то ли не осталось сил, то ли желания.
Торопиться нам было некуда, поезд домой отходил где-то в 6 вечера, поэтому мы
спокойно бродили, сидели и разговаривали. Моя милая прижималась ко необгоревшими
частями тела, а я много курил, думал о том, насколько она моя милая, и другие
разные тихие неторопливые мысли. А время, которое здесь исчислялось уже
традиционно, явно шло мимо нас. Оно хоть и оставило нас в покое, но с точностью
часовщика приближало тот момент, когда поезд напряжет свои железные мышцы и
повезет нас обратно домой.
Эпилог
Жизнь идет. Мы вернулись, я стал работать, отдыхать, опять
работать, со временем оправился от пережитых приключений, как-то перестал о них
думать. Дни второпях стали складываться в недели второпях, и так ни я, никто не
заметил, как настала осень. А потом кто-то где-то при встрече спросил меня –
такой, дежурный вопрос – как жизнь? А я машинально ответил, что жизнь идет. Но
если в эту фразу вдуматься, ведь она далеко не банальна. Пока жизнь идет, пока
она еще шевелится, в ней все время происходят какие-то события. Все меньше
большие, все больше маленькие. Маленькие гадости и большое счастье. Большие
проблемы и маленькие шестиструнные радости. Просто мы не считаем нужным из
запоминать, и, что самое страшное, вспоминать их. Не вспоминаем, вот какая
штука.
Уже после возвращения, я прочитал замечательный роман
Святослава Логинова «Свет в окошке». Мысль там была в том, что главное, что
оставляет после себя человек – это воспоминания о нем. Воспоминания живых. А на
том свете эти воспоминания обращаются для умершего в деньги. А про нас,
временно находящихся здесь, так же важны воспоминания, но только свои, о своей собственной
жизни. Пусть не важные, не судьбоносные, даже неприятные, но свои. И всё, что
мы, живые, делаем, является, по большому счету, добычей таких воспоминаний.
Деньги приходят и уходят, так же люди, так же молодость и взрослость, и вообще
все. Остаются только воспоминания. А мы – вишь – не вспоминаем. Некогда нам,
все дела какие-то, неприятности, какая-то суета и беготня.
Вот и приходится журналистам писать чуть не в каждом тексте
это «Напомним», «Напомним»… Вспомните, мол, люди! Не о том, о чем мы здесь
пишем, так о чем-нибудь другом. О чем-нибудь своем. Глядишь, вспомните, и
депрессуха эта осенняя отпустит. Не пройдет, нет, просто отступит ненадолго.
Эти воспоминания – это же так много! Это практически документальное
подтверждение того, что осень настала не сама собой, что вас в нее привела
жизнь. Ваша собственная жизнь. Подтверждение того, что эта жизнь у вас была.
А та тетка, которой придется за все это заплатить,
обязательно придет. И если вы ее еще не встретили, это ли не повод
воспользоваться возможностью просто тихонько и очень спокойно повспоминать?