Я не хочу здесь жить
Вчера чуть не убила вашего ребёнка. Да, вашего. Девочку в белом пуховике. На улице Академика Павлова. Я объезжала ямы в абсолютной темноте. Ехала очень аккуратно, потому что везла самое дорогое. Дочь. Ровесницу вашей девочки. Спасибо, что вы выбрали для неё именно белый пуховик. Я увидела его в последнюю минуту. Темно. Ямы.
Вечером позвонила подруга из Германии.
— Как год начался?
Простой вопрос. Задаётся с улыбкой, из вежливости. После традиционного «нормально» — можно переходить к обсуждению погоды, здоровья родителей и школьных оценок детей. Я медлила с ответом. Не то чтобы подбирала слова, скорее, пыталась сформулировать собственные ощущения.
— Ань, ты меня слышишь? Я тебя нет! Что-то со связью. Я перезвоню.
Связь была идеальной. Но, когда подруга через минуту позвонила снова, я не взяла трубку.
Каюсь. Ну, не могу я выдавить из себя традиционное «нормально». Потому что «ненормально». Всё, что происходит сейчас со мной, с вами, с нами, — это не нормально.
Сегодня 16-е января 2014-го года. Я журналист. И я не пошла на работу. Два часа дня. Сижу в пижаме перед монитором и, если честно, чаще курю, чем касаюсь клавиш.
Объяснительная записка о причинах прогула: «Потерялись смыслы. Все. В одночасье».
Почему именно сегодня? Не знаю. Потому что дождь, грязь, слякоть. С начала года в городе не было солнца. А ещё, пока я после утренней прогулки смывала с собаки великий украинский чернозём (у меня во дворе практически нет асфальта, стёрт историей), депутаты успели принять пару поправок к законам. Так, по мелочам: о судьях, о митингах, об Интернете… Коротко: обыкновенную симку (SIM-карту в телефон) теперь можно будет купить только по паспорту; интернет-издания обязаны получить государственную регистрацию (провайдеры будут отключать доступ к «нелегальным» сайтам); судьи и члены их семей (вплоть до правнуков) могут носить и применять оружие, а за оскорбление судьи теперь можно схлопотать два года тюрьмы. Автоколонна больше пяти машин — преступление, шарф, прикрывающий лицо во время акций протеста, — преступление, палатка — преступление, предоставление транспорта или техники демонстрантам — преступление. И ещё много чего.
Ожидаемо, логично, очевидно. Не шокирует. Власть и раньше защищалась от людей. Заборами, «титушками», ментами. Разрешительными документами, бронированными автомобилями, инспекциями, управлениями, очередями. Теперь пулями. Законно.
Меня гораздо больше впечатлило это: «Засрали страну, придурки майданутые! Идите работать!».
Слова обыкновенной женщины в коричневом потёртом пальто, с добротным флагом Партии регионов в руках. Видела её пару дней назад, у памятника Ярославу Мудрому. И совершенно не могу выкинуть из головы. Голос, пальто, мимика, седая прядь волос, выбившаяся из-под мохерового берета. Такая яркая эмоциональная вспышка. Как девочка в белом пуховике.
Идите работать! Она кричала это через четыре дня после того, как они пошли. Работать. В ювелирный цех на территории «Хартрона», восемь человек. Сегодня их портреты висят на стене. В чёрных рамках.
Вы не видите связи? Завидую. Значит, вы не сидите в пижаме перед монитором. Вы сильные. Или глупые.
А может быть, к вам на предприятие никогда не приходил пожарный инспектор? И вы просто не слышали, как он шептал цифры руководителю. Или, нет, писал размер взятки на клочке газеты. «Харьковские известия», например. Прямо поверх вот этих строк: «Харьков продолжает держать высокую марку одного из самых комфортных и безопасных для жителей мегаполисов Украины».
Я вчера чуть не убила ребёнка. Объезжала ямы в абсолютной темноте. В одном из самых комфортных и безопасных для жителей мегаполисов Украины.
Только что пришла дочь из школы. Из-за двери я слышу их разговор с моей мамой:
— Саша, ну почему ноги опять мокрые? Что, нельзя лужи обойти?
— Бабушка, как их обойти? Они же везде!
Знаете, что подумала. Ни одна (13 лет), ни вторая (73 года) не знают, я им не рассказывала, про американскую тырсу. Хотя не уверена, что это именно так называется. Полтора года назад, в Вашингтоне, я пыталась разгадать тайну идеально чистых колёс автомобилей (всегда как после мойки). Оказалось, там нет открытого грунта. Он весь засыпан некой субстанцией, похожей на сухие водоросли. Вокруг деревьев и на разделительных полосах — везде, где нет асфальта. Эта штука впитывает влагу и удерживает грязь и пыль внутри.
Не волнуйтесь, я не опущусь до заезженного «там хорошо, тут плохо». Просто к слову пришлось.
Сообщение в скайпе замелькало.
[15:48:58] Малевская Маша: Примерно в 10.00 утра в Харькове по улице Власенко 22 под землю провалилась цистерна с водой «ЗИЛ». Очевидцы говорят, что коммунальщики вырыли котлован для ремонтных работ длиной 6 метров и не поставили никаких предупреждающих знаков. Хотя в 20 метрах от случившегося инцидента находится детская поликлиника, и детская площадка, где практически всегда играются и гуляют дети с мамами.
Коллеги уже наверняка звонят в коммунальные службы. С простым вопросом: «Что произошло?». Знаю все ответы наизусть: «совещание», «обед», «тайна следствия», «пишите запрос», «обращайтесь в пресс-службу», «перезвоните через неделю». Задним числом уволят дядю-васю-слесаря — он во всём виноват.
Вы не представляете, как тошнит от этого «добывания информации». Простой, не секретной. Светофор на «Стекляшке» сломался. Никаким не горит, даже жёлтым. Барышня из профильного департамента по телефону предлагает написать информационный запрос на имя аж самого кого-то там.
Срываюсь:
— Вы издеваетесь?! Для чего вы там сидите? Ну, скажите: «Починим через столько-то, просьба пока перекрёсток объезжать». Или «не беспокойтесь, скоро будет регулировщик». Что делать людям?
— Запрос!
Короткие гудки.
Это светофор. Светофор, не пожар с восемью трупами. Собирай, Гин, всю информацию по теме, говорит редактор. Какую!? Вот эту?
«На месте взрыва уже сейчас найдены остатки еды, бутылки, предположительно с алкоголем. Более детально мы доложим, когда комиссия закончит работу. Трупы шести человек компактно находятся за столом, а два человека путём самоликвидации в первую минуту возникновения пожара пытались выйти через окна. И вот это причины смерти».
Александр Вилкул, вице-премьер Украины, экстренно прилетевший в Харьков.
Каждое слово — ложь. И про алкоголь, и про то, что «путём самоликвидации» (господи, откуда у молодого человека такие извращённые канцеляризмы в голове) «через окна пытались выйти» только двое. А главное, про «детально доложим».
Они никогда не скажут правды. Будут лгать, хамить, изворачиваться. По телефону, на пресс-конференциях, в лицо. Каждый день.
После очередного убитого инкассатора станут бравировать «делом чести». Стрелков не найдут. Не найдут голов семьи Трофимова. Не найдут мужиков, разбивших кувалдой мемориальную табличку Юрию Шевелеву. Да что уж там, не найдут даже свидетелей.
Не найдут тех, кто в этом городе сносит агитационные палатки, обливается зелёнкой, режет людей, поджигает автомобили.
И я сейчас не говорю о противостоянии власти и оппозиции. Я говорю исключительно о профессионализме правоохранителей и безопасности своей семьи. Не верите? В том месте, где порезали Диму Пилипца, и даже в то же время моя дочь обычно возвращалась с дополнительных занятий по английскому. Больше на английский она не ходит, я не пускаю.
Простите за сумбурность изложения. Как-то незаметно для себя я перешла в жанр «монологи о власти». Это не то. Я не об этом хотела. О смыслах, которые потерялись. О людях. О нас. Тётенька в потёртом пальто, она же чья-то мама. Может быть, даже мама девочки, которую я вчера чуть не убила.
Заседание Верховной Рады, дырявые дороги, дождь, «Беркут», майданы, трупы, лучшая ёлка на площади, комфортный мегаполис и его больницы, в которых неделю не могут поставить диагноз трёхлетней дочке оператора Сашки.
Это какой-то невообразимо огромный пазл 158-го уровня сложности. Не могу собрать. Ни алгоритма, ни формул не знаю.
Парень, который снял и выложил в Сеть 12-минутное видео пожара (спасибо ему за это), только что отказался общаться. Написал: «Я не хотел бы светиться». А может светиться надо, чтобы выжить? Светиться, как белый пуховик в лучах фар.
Папа пошёл за хлебом. Снова по этой разбитой лестнице. Я тысячу раз просила его там не спускаться. Упёртый. Обходить долго. Он с палочкой. Сустав не работает совсем. Не лечится, только — замена. Но мне доктор ещё три года назад сказал: «Да вы что?! Семьдесят лет старику, таких только за границей оперируют». Я постоянно думаю, а вдруг он упадёт?
Знаю, это настроение. Гадкое, до желания самоликвидироваться путём выхода через окно. Пройдёт. Я вернусь на работу. Наверное, завтра.
Но пока ещё последние минуты «сегодня», мне необходимо сказать вам правду — я не хочу здесь жить.