Валерий Михайловский: балет – профессия жестокая

Питерский танцовщик и балерон, профессиональный и женственный виртуоз пуантовых партий – в «Объективе» о своей программе, людях, профессионализме и даже алкоголе.

– Валерий, Ваша программа называется «Мужчина и …» то, что его окружает: какие-то понятия, вещи, чувства. Почему у программы такое название?

– Вы знаете, мы стараемся, чтобы последующая наша программа была не похожа на ту, которая была перед этим, чтобы программы были разные и по стилю, и по музыке, и по направлению, и по сюжету. Это и зрителю интересно, и нам интересно, когда что-то новое, когда ты чему-то новому учишься, когда мы овладеваем чем-то новым. И эта программа в корне отличается от всех предыдущих наших программ, я имею в виду первое отделение, потому что она очень современная и по музыке, и по хореографии, и вообще по стилистике. И интересна ещё тем, что здесь пришлось и нам овладеть чем-то новым для себя, например, настоящее аргентинское танго. Потом джаз-танец. Ну, и модерн, элементы которого, в общем-то, присутствуют почти во всех программах, но здесь вот такое сочетание, потом эта программа очень зрелищна, она где-то, может быть, даже напоминает шоу, потому что очень много эффектов световых и очень красивых. Ну и потом тема, в общем-то, извечна – «Мужчина и …», что окружает мужчину и размышления: мужчина и религия, мужчина и алкоголь, мужчина и женщина, мужчина и эмоции, мужчина и ритмы, и всё выстроено номерами, которые связаны между собой, как то, что, как бы, предвещает, что будет, то есть, мужчина и то, что произойдёт дальше.

– Об актёрской профессии говорят, что она очень женственная. О балете мнение ещё более усугублённое в этом плане. Вы согласны с ним?

– Я считаю, что балетная профессия очень мужественная профессия, и те женщины, которые занимаются этой профессией, они очень сильны, самоотверженны и это очень жестокая профессия, можно сказать, жестокая во всех отношениях. Тренаж, который мы делаем, это издевательство над собой. Хорошо когда-то Фаина Георгиевна Раневская сказала, что балет – это каторга в цветах, но цветы бывают не всегда, а каторга – это каждый день, как у Хемингуэя, праздник, который всегда с тобой, так и у нас – каторга, которая всю жизнь, всегда с нами. Потому что я всю жизнь подчиняю своей профессии, я не могу себе позволить что-то. Сегодня у меня спектакль, если не спектакль – репетиция, урок. И вообще, наш инструмент – это наше тело, и его нужно содержать в полном порядке и в полной работоспособности, а потом травмы, нужно всякое лечение и всё, что угодно – Ежедневный тренаж, ежедневные репетиции. Если я не готов как-то физически, я себе позволил, там, или погулял, или выпил, или ещё чего-то, я уже не могу работать, это уже невозможно совершенно. Даже элементарно: вот идёшь по улице. Люди не задумываются даже – лужа, взял и перепрыгнул через лужу. Я уже подумаю, потому что холодно, да, у меня связки холодные, суставы холодные, я ещё поскользнусь, не дай Бог, упаду. То же самое всё: лицо, ноги, руки – это всё наш инструмент, поэтому отношение особое, тяжело всё очень. Но без любви, без веры в свою профессию, я считаю, в балете никто ничего не добивается. Только любя и целиком подчиняясь балету, можно добиться чего-то в этой профессии. А вообще проработав столько лет со своими партнёршами, я не совсем понимал, что такое танцевать на пальцах, мне партнёрша говорила: «Ой, я так пальцы натёрла, намяла». Я думал: ну как можно пальцы намять? Вот такое понятие. Или когда что-то не получалось, я говорил: что ты, как корова, с пальцев слетела? Но когда мы сами попробовали, когда вечно пальцы стёрты, кожа вечно стёрта, когда мы срываем просто, как скальп индейцы срывали, вот так с пяток иногда кожа срывается, тогда я понял, что это такое. Понимаете, вот люди иногда думают, а у нас всегда вторые отделения пародийные, мужчины танцуют женские роли с юмором, и люди думают: ой, понаряжались вот, как баловство, прихоть, на самом деле это очень жестоко всё. Я всегда вспоминаю при этом наши самые первые репетиции, когда мы всё уже выучили, технику освоили, и когда мы первый раз одели на себя костюмы, парики, я помню, мы когда вышли, у нас от вида друг друга истерика началась, такое зрелище было! А потом, представьте себе, мало того, что на пальцах, мало того, что надели пачки балетные, затянули всё, что вообще всё неподвижное – не прогнуться, на голове парики, такое впечатление, что копна целая, но самое смешное, когда наклеили ресницы (смех), мне казалось, что они по килограмму весят, знаете, как «поднимите мне веки»! Вот в этом танцевать, вращаться, прыгать. И тут я вспоминаю наших балерин, но им привычней, как говорится, как говорится, женская доля тяжёлая.

– А сколько времени вам понадобилось, чтобы овладеть женской техникой?

– У нас времени было очень мало, всего четыре месяца, чтобы сформировать программу, отрепетировать, поставить и научиться танцевать на пальцах. Но это тоже очень нелегко, потому что меняется даже центр тяжести, когда человек становится на пальцы, всё подаётся вперёд для равновесия. Какие-то технические вещи: когда мы вращались, мы все падали назад, потому что привыкли к определённому распределению тела. А вообще вот это всё давалось очень тяжело, не хотелось. Понимаете, мы видим часто на эстраде, когда копируют женщин. Там чем хуже, тем смешнее. Всё-таки то, что мы делаем – это искусство, это балет, это выносится на сцену. Можно дурачиться как угодно, где угодно, но если ты выносишь что-то определённое на сцену, то это должно приобретать признаки какого-то профессионализма, чтобы люди, которые приходят на спектакль, видели профессиональное действо. С юмором, иронией, чем угодно, но это должно быть театральное профессиональное действо. Если это балет, то это должен быть балет. А давалось непросто. Мы репетировали, учились, сняли на видео, потом посмотрели, я был в шоке. Я никогда не думал, что такая большая разница между мужскими и женскими руками, даже походку взять взгляды, этот лукавый кокетливый женский взгляд, но это нужно было нам, нужно было этому научиться и нужно было делать подчёркнуто, потому что как раз балетные штампы, ужимки и должно были быть.

– Валерий, по-вашему мнению, каждый танцовщик-мужчина может научиться женской балетной технике или для этого нужен особый талант?

– Вы знаете, как оказалось, не каждый. Очень способные ребята-танцовщики не смогли встать на пальцы, даже с хорошими данными. Для нашей труппы нужны хорошие физические балетные данные, чуть выше, чуть больше, чем среднестатистические данные для мужчины-танцовщика. Почему, потому что, хотим мы того или нет, но для того, чтобы был профессионализм, нужно, чтобы чуть-чуть выше нога поднималась, чуть стопа была больше, чтобы можно было стоять на пальцах и чтоб не было совсем уж уродливо, коряво, гибкость. Ну, и конечно, в первую очередь, артистический дар, потому что нужно играть, нужно, чтобы не просто выйти, поднять ногу, отпрыгать, что часто довольно бывает – танцуют здорово, здорово прыгают, а смотришь на это – неинтересно. Иногда приходят ребята, которые хотят у нас работать, но хотят исполнять только мужские роли, а вот женские…Знаете, эти комплексы присутствуют. Но никто же не заставляет никого выходить с этим на улицу. Ты пришёл, ты артист, играешь роль определённую. Спектакль закончился и роль закончилась, но не все это, к сожалению, понимают.

– Я ни разу не видел в СМИ высказываний, в которых бы говорилось: то, что вы делаете – это пошлость. Где для Вас та грань, за которой начинается пошлось?

– Вы знаете, этот предел надо чувствовать, он очень неуловим, и он фактически невидим. Но когда ты за него перешагиваешь, его очень видно. Поэтому нужно за этим следить. Но это, может быть, в каком-то профессионализме, в какой-то культуре, может быть, в воспитании. Знаете, бывает такой азарт, ребята разойдутся, что-то такое выдал, приходится говорить: не надо, это лишнее. Но это в процессе постановки, в процессе репетиции всё отрабатывается и всё приводится к каким-то рамкам, за которые выходить нельзя.

– Валерий, давайте вернёмся к программе. Там есть такая тема, как алкоголь. Ваша жизнь подчинена жёстким рамкам, тем не менее, позволяете себе расслабляться с помощью алкоголя?

– Да, конечно, позволяем!

– А что предпочитаете?

– Предпочитаю водку. Мне доктора говорят, что пить нужно только водку. Если я выпью шампанского, я потом чувствую это в своих суставах. Пиво я вообще не пью, вообще, это исключено. Потому что вот эта рыхлость сразу от пива и какое-то ощущение, что ты как налитый чем-то, нет ощущения подтянутости. А водка, это, во-первых, для подтянутости, для опорно-двигательного аппарата это безвредно, ну и потом все доктора говорят: нужно пить водку.

– О желаниях. У Вас есть что-то неосуществлённое?

– Вы знаете, желания очень меняются. Ха-ха. Они приходят-уходят, сегодня одни желания, завтра другие. Есть, может быть, какие-то глобальные желания, к которым ты стремишься всю жизнь, которые сопровождают, которые нереализованы, поэтому они всегда стоят перед тобой. У меня нет такого, что, вот, хочу и всё, положу всю свою жизнь, чтобы к этому идти. Наверное, у людей, у которых есть профессия, которую они любят, все желания побочны. Ну, есть у меня квартира, в которой я живу, но я не буду мечтать об огромном доме, потому что я знаю, что мне это ненужно.

– Я читал, что Вы поменяли апартаменты на двухкомнатную квартиру. У Вас по-прежнему две комнаты?

– Да. И меня это устраивает.

– У Вас в программе есть слово «итоги». Понятно, что, в общем-то, их рано подводить, но какие-то промежуточные уже можно?

– Ну, у меня очень хорошие итоги, я считаю, я очень доволен. Потому что у меня очень счастливая творческая судьба, если говорить обобщённо, потому что было много всего в жизни, но, в общем-то, я счастлив, потому что у меня был очень интересный период работы, это и работа в театре, где я перетанцевал всё, что существовало из классического балета. Потом у меня сложилась очень интересная творческая жизнь в труппе Бориса Эйфмана, на меня ставили спектакли, в которых до меня никто не танцевал, этих спектаклей вообще не существовало. Они появились, может быть, благодаря где-то и тому, что я был и Эйфман видел меня в определённых ролях, например, тот же князь Мышкин и тот же Воланд. Если говорить о палитре вообще, то – Бог и Дьявол. Да, князь Мышкин и Воланд, комические роли и героические, в общем, всё возможное от романтики, героические, комические, какие угодно… Я попробовал себя, в общем-то, во всех совершенно направлениях драматического плана. Потом по стилям: и модерн, и джаз, и классика, и неоклассика, много всего. Поэтому я могу сказать, что, глядя на себя со стороны, я где-то сам себе даже завидую в этом плане.

– Что для Вас гениальность?

– Хорошо сделанная роль ещё не значит, что это гениальный актёр. О гениальности можно говорить только лишь тогда, когда образы, созданные этими актёрами, через годы, десятилетия, столетия остаются. Имена которых становятся нарицательными. Вот мы говорим: «Поёт, как Шаляпин, танцует, как Уланова», только тогда можно говорить о гениальности. Если говорить о балете…Мы видели танцующую Анну Павлову только по каким-то маленьким некачественным обрывкам каких-то съёмок, и судить по этим съёмкам о таланте балерины невозможно. Потому что это искусство живое, нужно присутствовать, видеть и чувствовать что-то, кроме того, что ты чувствуешь и видишь, эту иллюзию, духовную волну, которая идёт со сцены. С другой стороны, Нижинский, например, которого вообще никто не видел, как он танцевал, но его легенда уже говорит о гениальности этого человека. Уланова, которая выдерживает эстетику, её съёмки, которые я смотрю, современники, которые танцевали рядом с Улановой, многие не выдерживают современную эстетику. А Уланова выдерживает эстетику егодняшнего времени, значит, она гениальна.

– Кстати, если говорить об Улановой. Она ведь, при всей её известности, умерла практически всеми забытая. Это, по-Вашему, говорит об отношении государства к искусству?

– Конечно, говорит. Эта проблема была всегда. Но это не только у нас. Другое дело, что за рубежом люди за годы «звёздности», известности успевают заработать столько денег, что им хватает на всю оставшуюся жизнь. А мы как жили в нищите, так, в общем-то, и живём. Сейчас время немного поменялось, но всё равно, то, что платит нам государство – это же просто смешно. Если говорить, сравнивая, например, инженером, фактически, каждый может быть или ещё кем-то. А вот актёрский талант, музыкальный талант…, голос человеку, я считаю, даётся очень редко. Это люди, можно сказать, отмеченные Богом. Знаете, бывают вещи фабричные, конвейерные, и бывают ручной работы, они безумно дорого стоят. Так же, я считаю, нужно подходить в оплате к людям творческой профессии.

– Не хочется заканчивать на такой минорной ноте. Скажите, пожалуйста, что Вас в последнее время тронуло за душу?

– Милан. Мы неделю были в Милане, и этот Миланский собор, который просто потрясает, знаете, вечное искусство, которое веками стоит, веками поражает и веками будет поражать. Вот моё последнее впечатление. Смотришь и поражаешься, что это создание человеческих рук.