Полюс притяжения: Антарктида
Журналисты «Би-би-си» назвали харьковчанина Богдана Гаврилюка «местной рок-звездой». Это не преувеличение — он действительно играет и сочиняет песни. В свободное от работы время на антарктической станции «Академик Вернадский».
«Мальчик хороший, воспитанный. Всегда здоровается, когда уходит — обязательно раскланяется. А сегодня убежал и ничего не сказал», — пожимая плечами, рассказывает о 44-летнем полярнике вахтёр Надежда Гавриловна.
«Потому что он вернётся!» — отвечаю при входе в Радиоастрономический институт.
И вернулся. Без шапки, в мороз -10°С на улице. И в том же красном пуховике, который спасает от антарктических стуж во время экспедиций на острове Галиндез. Национальный научный антарктический центр Украины выдаёт такой каждому сотруднику. Уже в марте Богдан Гаврилюк отправится на очередную, седьмую по счёту «зимовку», которая растянется на целый год.
Как вы попали в Антарктиду?
Вся эта жизнь началась с 2001-го. Я тогда работал абсолютно в другом направлении. Был инженером на заводе им. Малышева, строил танки. Предприятие было связано с Антарктикой, изготавливало тягачи, так называемые «харьковчанки» (антарктические вездеходы — ред.). Тогда у меня всё складывалось в профессиональном плане, а отдел радиофизики геокосмоса, в котором я сейчас работаю, отправлял в Антарктиду ребят. Мы все были приблизительно одного возраста, сдружились. Потом меня вызвал к себе начальник и сказал: «Ты же этих всех ребят знаешь, будет неплохо, если вы станете одной командой». Так мне предложили попробовать свои силы в Антарктиде. Первый раз я не прошёл. Пробовал ещё, и в итоге попал в экспедиторскую группу в качестве механика.
Как проходит ежегодный отбор?
Главное — пройти медкомиссию. В этом году она начнётся с 20 февраля. Мы на неделю приезжаем в Киев в Институт охраны труда. После этого отправляемся в воинскую часть. Там проходит психологическая подготовка. Каждый день надо проходить миллион тестов, среди которых что-то вроде: «А как вы поступите в такой-то ситуации?». Можно серьёзно отнестись, можно пошутить. Я однажды взял и пошутил. Психолог долго смеялся, говорит: «Ну ты, чувак, смелый. Можешь представить, если бы я сейчас сделал вывод?»
Кто входит в состав экспедиции?
Экипаж на станции состоит из 12 человек. Это дизелист-механик, который отвечает за сердце станции — дизели. Также механик по системе жизнеобеспечения, системный администратор (прежде эту позицию занимал радист, но все станции давно перешли на электронную почту), доктор, повар. Это техническая часть. Остальные семь человек — научные исследователи, которые работают по трем направлениям: метеорология, геофизика, биология.
А как так получилось, что из технического отдела вы оказались в научном?
Переоценка ценностей и переворот в голове произошёл, когда я впервые попал в Антарктику. После первой зимовки меня потрясло даже не то, чем я занимаюсь, а то, как работали англичане до нас (станция «Фарадей» до 1996 года принадлежала Великобритании, после передачи переименована в «Академик Вернадский» — ред.). Я понял, что есть «совдеп» по-нашему, а есть — как делается у людей. Я увидел этот грамотный и продуманный подход, и у меня в мозгах произошла революция. Знаете, как мы зацикливаемся? Вот есть наша среда, и сложно отсюда выбраться. У нас система такая: не мы зарабатываем, а нам платят. Чувствуете разницу? И я захотел разобраться, как эта страна стала великой.
Я закончил ХАИ. Не проходил дополнительных курсов, не перепрофилировался в «науковця», работаю тем же самым инженером, но теперь близким к науке. Начинаю разбираться в этом. Ребята натаскивают во всём.
В чём заключаются ваши обязанности на станции?
Моя задача как геофизика, чтобы качественно работала аппаратура, которая позволит собрать корректные данные и успешно отправить сюда. Дальше есть целые отделы в институте, которые это анализируют. Не всё так быстро. Я в прошлом году привёз данные, и только сейчас ребята-исследователи заметили что-то интересное. Я не теоретик-«науковець», как это называется.
Радиоастрономический институт занимается изучением магнитных полей и ионосферы, а также факторов, которые на неё влияют. Для этого у нас есть специальный ионозонд, а также СНЧ-комплекс (сверхнизкочастотный), который отслеживает грозовую активность. Аналогичное оборудование установлено в Арктике на Северном полюсе; в Антарктике на Южном; и третий — здесь, в Харьковской области, в селе Мартовое. Также мы сейчас развиваем совместный комплекс с американцами.
Чем станция «Академик Вернадский» важна для Украины?
Представьте себе, лежит такая территория, пирог, целый материк, пока ещё не «подъеденный», ещё никому не принадлежащий, но с огромными запасами всего. Рано или поздно его будут как-то делить или влиять на то, что можно использовать. Украина сейчас, имея свою антарктическую станцию, которая круглогодично работает, имеет право решать вопросы касательно Антарктики. Таких стран в мире около 20-ти (речь идет о странах, не имеющих территориальных претензий на материк — ред.). Пока что здесь нельзя ничего добывать, кроме биоресурсов.
Это соглашение действует до 2041 года, после чего ожидается распределение доступа к ресурсам.
Я надеюсь, эти сроки будут ещё пересматриваться. Они уже продлевались. Многие страны пытаются сейчас построить свои станции, чтобы потом быть близкими ко всему этому. У Швейцарии, к примеру, выхода к морю совсем нет. Как и у Чехии. Разве что суда какие-то в Польше. Была ещё целая группа турков. Они заключили договор с антарктическим сообществом о строительстве, и пришли опыта почерпнуть: посмотреть, как у нас система работает, как инфраструктура налажена. У китайцев сейчас безумное строительство началось. До недавнего времени их присутствие в Антарктике воспринималось как нечто несерьёзное, а сейчас они изменили свой подход. Монголия — и та хочет строить станцию!
Признаться, я бы никогда не разрешил там что-то добывать, ведь так весь земной шар будет уничтожен. Вы себе не представляете, когда вы видите эту ледяную воду глубиной 25 метров, прозрачную до самого дна! Ты видишь внизу камни, это настолько удивительно! А когда поднимаешься в гору и понимаешь, что на этот утёс ещё никто никогда в жизни не поднимался, знаете какие это ощущения? А какие здесь закаты! У нас таких не бывает. Вот эти вещи захлёстывают тяжелое, серое состояние.
Помимо этого, наверное, за год много опасных ситуаций бывает?
В районе наших островов я знаю практически всё. Раньше я не боялся и ребят смело тянул кататься на лыжах. Но сейчас понимаю, что был и серьёзный риск.
Простой пример. Получилось так, что мы поднялись на скалу с огромным снежным утёсом высотой 25 метров. Снизу — замерзший залив с паковым битым льдом. Я всегда подходил не больше, чем на два метра до края, потому что дальше страшно. И в один момент стою и думаю: «Почему я не могу стать немного ближе?». Я приблизился, понимая, что этого нельзя делать. И вдруг оно всё начало обваливаться. Я прыгнул, хотя был в лыжах, и перекатился назад, но вот эта вся масса обрушилась с грохотом и треском. Когда откатился и глянул вниз, подумал: «Фух, а зачем это всё?» Это ничем не оправданный риск. Но тогда я хотел перебороть страх.
Это то же самое, когда я подымался на мачту высотой 25 метров. Спустя 10 метров, я понимаю, что никогда без страховки не залазил. И мне нужно было подняться на вершину, преодолеть себя, поломать, перейти какую-то черту. Зато теперь я вскарабкиваюсь безо всяких проблем.
Много времени приходится проводить одному. Темно, добираешься домой по колено в снегу, проваливаешься. Серость. Вы не увидите ничего зелёного. Вот вроде бы было утро, оно чуть-чуть наступило, а через пару часов уже и темно. Вот это постоянное ощущение ночи начинает давить. Знаете, я когда нахожусь в Харькове, и ветер начинает гудеть в проводах, меня это сразу же настораживает. А там это постоянно. В моих антеннах гудит. Боишься, вдруг поломается что. Я как-то в домике своём был и, чувствую, стены начинают трястись, и здание моё сейчас может упасть. Вышел, а ветер был настолько сильный, что дверь закрыть не мог. 35 минут стоял, выдохся весь, держался за ручку, чтобы она вся не оторвалась. Холодно было, жуть. А оно наметало внутрь. У нас же там компьютеры стоят. Укреплял всем, что под руку попадалось. Кувалдой и молотком пытался выровнять стены и потом месяц ремонтировал.
Помните момент, когда впервые прибыли на материк?
Отлично помню! Когда высаживался, упал и рассёк себе коленную чашечку. Именно ту, с которой у меня были связаны ещё детские травмы во время игры в футбол. Подумал, что дурной знак.
И после этого вы ещё пять раз побывали в Антарктиде. Романтика экспедиций для вас ещё не утрачена?
Понимаете, это навсегда. Это жизнь. Я не могу от себя отделить. Есть вещи, которыми я либо занимаюсь, либо нет. Для меня важно, чтобы было занятие, в котором я участвую. Для меня это две вещи: рок-н-ролл и экспедиции. У меня была своя группа («Хрустальная крепость» — ред.) когда-то, я и сейчас записываюсь. Раньше мы были маленькими рок-звездами вселенского масштаба. Мы собирали большие залы, у нас были свои поклонники. Сейчас группы не существует, но я продолжаю писать песни. На станции это не всегда удаётся. Был год, когда я вообще боялся брать гитару в руки. Все мысли были о работе.
Мини-концерты на станции устраиваете?
В последний год уже опыта больше, чувствовал себя уверенней и даже синтезатор с собой маленький брал. Для меня музыка — лучший способ отдохнуть, переключить мозги. Как-то сам соорудил пианино на две октавы. В этом году к нам пришли двое туристов-англичан и спросили: «А можно увидеть у вас пианино, которое сделано в Антарктике?» Меня аж укололо что-то. Думаю: «Ни черта себе!» Конечно, покажу. А когда они узнали, что это я его сделал, радости сколько было! (смеётся)
Когда есть настроение, делаю акустические выступления для друзей под гитару. Был очень светлый период. К нам заходило судно, на котором работал парень-австралиец по имени Габриэль Бэйкер. Он играл на их национальном инструменте, диджериду, и приходил к нам. Что интересно, Габриэль играл и записывался в своё время с австралийской группой «Midnight Oil». А для меня в конце 90-х-начало 2000-х это была одна из фаворитных групп, которую я слушал.
Чем ещё занимаетесь в свободное время?
Моя гордость — баня, которую я фактически с нуля отреставрировал 6 лет назад. Мне помогал коллега из Житомира. За несколько месяцев мы её разобрали и заново собрали. Приятно, что ребята будут приходить и наслаждаться. До сих пор стоит.
Каждую субботу у нас праздничный ужин в семь часов вечера.
И есть в Антарктике праздник. В южных широтах 22-го июня — самый короткий день и самая длинная ночь, и мы празднуем «middle of the winter» (середину зимы). Все антарктические станции — определённое братство. В этот день отписываем друг другу письма, отсылаем фотографии. У нас на «Академике Вернадского» традиция — совершить купание в галстуках при любой погоде. Если лёд стоит, то для этого вырезаем прорубь. Кажется, этот обычай пошёл ещё от англичан.
На станции был столб с указателями направлений. Я его разукрасил, отреставрировал, таблички с нашими городами повесил.
До Харькова считали сколько?
Конечно! 15 тысяч…(задумывается) 375 километров.
Когда заканчиваются фрукты и овощи, питание из мяса и каш не надоедает?
Я харчами не перебираю. Ем все, что приготовит повар. В таких условиях обязательно должны быть огромные запасы мяса. Храним в морозильной камере при -18°С. Большие запасы картошки — и через полгода она начинает гнить. Много выбрасываем, около 40% не доживает. На станции две больших овощно-фруктовых камеры. Были яблоки, которые 10 месяцев хранились. Тогда повар их растягивал и выдавал раз в три дня каждому. Раз в неделю, в воскресенье, мы даём ему возможность отдохнуть. Организовываем дежурство и готовим сами.
А как с мобильной связью и Интернетом?
Постоянного доступа к Интернету нет, но два раза в сутки передаём пакеты данных в Украину. Мы отсылаем короткие сообщения, стараемся ужать их до 2-4 килобайт. По телефону говорим по тарифу около 2 долларов за минуту. Вся беда в качестве связи. Начинаешь говорить, иногда слышишь хорошо, но идёт задержка. Потом звук накладывается, и одно только приветствие может растянуться на несколько секунд. Мы договариваемся: говоришь фразу, надо немного выждать. Последний год я звонил домой раз в месяц, старался письмами сообщать о себе.
Другое дело, когда идёт Европейский чемпионат по футболу, трансляцию которой мы смотреть не можем. Я за матч раза 3-4 домой звоню! И другие звонят столько же. «На 5-й минуте счёт был такой-то, гол забил тот-то. Всё», — папа отчитался, трубку положил. А все ж стоят и ждут. А потом: либо «фух», либо пошли ругаться. Футбол, особенно, когда сборная играет, это очень важно, поэтому звонков несколько. Я сам в детстве играл, и на станции мы мяч гоняем.
То есть, кроме редких звонков и коротких сообщений, никакой другой связи с внешним миром нет?
Бывает, заходят суда. Мы можем видеть людей со всего земного шара. Международные отношения в Антарктике чувствуются совсем по-другому. Год назад я старался донести до людей, что у нас происходит. Общаешься с американцами, с канадцами, с австралийцами — люди с пониманием. Они в курсе дела. Раньше, несколько лет назад, люди такое у меня спрашивали: «Украина? Где это? Это Москва?» Сейчас они нас поддерживают, с пониманием относятся. Даже знают, что такое Донбасс.
Вы планируете связать с Антарктидой всю свою жизнь?
Всегда монета с двумя сторонами, палка о двух концах. Я помню картинку мыса Горн в детстве. И вот эти тона неба… То, что я увидел вживую, просто перевернуло всё: это было точь-в-точь как я видел на картинке в детстве.
Рано или поздно всему приходит логическое завершение. Я не собираюсь делать постоянные вояжи туда. Всё должно заканчиваться, и играть с этими вещами нельзя. Мы там оставляем своё здоровье. Целая масса незаметных вещей, которые зря не проходят. Всё время ходим в очках, потому что ультрафиолет влияет на глаза и есть последствия. К тому же, идёт длительная потеря иммунитета: на станции я не болею, там нет бактерий, организму не с чем бороться. Каждый раз по возвращении у меня парочка месяцев уходит на восстановление здоровья.
В Антарктику я буду возвращаться, но уже не на длительный срок, а на короткие периоды.
Думаете, у вас получится «завязать»?
Я, наверное, напишу книгу когда-нибудь обо всём. Материала у меня хватает. Многие друзья, которые что-то в этой области делают, спрашивают: «А почему ты до сих пор ещё этого не сделал?». Но у меня железная отмазка: «Потому что я пишу песни».
Я принял решение ехать на станцию, потому что проект нужно продолжить. Чувствую, что если сделать шаг назад, то всё может пропасть. Естественно, преследую и свои цели. Например, на станции я буду подтягивать английский. Теперь у меня задача — научиться писать песни на английском.
Богдан Гаврилюк — Гангстерская песня (2013)