«Почтамт» от Стронговского: куку на муню, или наш ответ москалям

Эпиграф: «Мне посчастливилось взять еще один выходной, и после двойной смены я прижимался к Джойсовой попке… и сладко спал». Это цитата из романа Чарльза Буковски «Почтамт» (1971) в переводе Ильи Стронговского (стронговский). И если вы подумали, что главный персонаж этого произведения Генри Чинаски спал с покойным на то время писателем Джеймсом Джойсом, то вы сильно ошиблись – это переводчик стронговский так причудливо образовал притяжательную форму прилагательного от женского имени Джойс :).

Перевод стронговского, судя по отзывам в сети, относится к тем текстам, о которых говорят или хорошо, или никак. А зря – перевод стоит того, чтобы о нем говорили, особенно знакомые с текстом оригинала профессиональные переводчики. Впрочем, и без текста оригинала перевод поражает :).

Наиболее близким к истине, как мне кажется, было утверждение о том, что украинский «Почтамт» переведен «на язык 60-летней старушенции-филологини», если бы, конечно, старушенция-филологиня взялась за текст, рассказывающий о тяжелых буднях работника лос-анджелесского почтамта, об утомительной работе, е…ном начальстве и сослуживцах; беспорядочных сексуальных связях, игре на скачках и пьянках-пьянках-пьянках. Лично я, описывая эту незамысловатую жизнь почтальона Генри Чинаски – alter ego самого писателя, который одиннадцать лет провел на государственной службе, не могу удержаться от мата :).

Стронговский же, критикуя русские переводы Буковски, отмечает, что в оригинале романа «Почтамт» слово fuck встречается пять раз, а его русских эквивалентов он обнаружил целых 200! Именно в рамках борьбы с таким издевательством над текстом писателя он и взялся за свой перевод, который называют «абсолютно невинным», а эксперименты стронговского – «милыми словесными побрякушками» вроде «вигранець», «довбограник», «дрантогуз», «кунка», «пичодайка», «файдолитися», «куку на муню» и т. д. Образ старушенции-филологини померк в вашем воображении? 🙂

Благодаря усилиям переводчика, который отыскивал образцы исконной украинской брани с усердием неофита, персонажи и рассказчик в «Почтамте» говорят… ну не совсем так, как, казалось бы, должны разговаривать представители весьма среднего класса малооплачиваемых почтовых работников. Потому что говорят они как персонажи Нечуя-Левицкого в его произведениях на сельскую тематику. Или, скорее, как члены харьковской «Просвиты», которые лихорадочно пытаются перевести в уме с русского.

А впрочем, без русского варианта часто сложно и понять, о чем вообще ведет речь переводчик – члены харьковской «Просвиты» тоже очень любят употреблять «настоящие украинские» слова не совсем к месту, а также ввернуть иногда галицкий диалектизм (один мой добрый друг, которого я страшно люблю и уважаю, разговаривает суржиком с доминированием русских слов, а в конце каждого предложения вставляет «йдеться» – и всегда готов вступить в горячие дебаты на тему «украинська мова как квинтэссенция национальной гордости»).

Вот так и у стронговского можно обнаружить диалектные словца «хлоп», «ніц», «файно», «прецінь», «малисьми», «абись», «виходок» и так далее, но не систематически, а то там, то сям, наряду с литературными вариантами и даже (ганьба!) вполне москальскими «титьками»! Очевидно, таким образом молодой переводчик пытался создать настоящий западно-украинский колорит в лос-анджелесском почтовом отделении. С этой целью он даже нарядил главного персонажа в кептар (гуцульская верхняя меховая одежда без рукавов), который, впрочем, после сверки с русским вариантом оказался просто кепкой…

В целом же лос-анджелесские почтальоны, как и харьковские просвитяне, в соответствии со стронговским, общаются очень вычурно. Они не хотят, а желают, не грустят, а печалятся, не спрашивают «ты куда?», а только «куда путь держишь?». Маршрут у них бывает «напрочь приемлемый» вместо «не очень плохого», а коллега по работе иногда оказывается «в некоторой степени куском дерьма» (с. 52).

И естественно, они не трахаются или, не дай Бог чего похуже, а только «шпокаються» «файдоляться», «злигаються» и «ходять гопки» (иногда даже с чем-угодно, у чего есть член). Бесспорно, нельзя и подумать о том, чтобы такие богатые смысловыми обертонами выражения можно было заменить короткими русскими…

Думаю, члены харьковской «Просвиты» умерли бы от зависти, если бы на их собрании появился такой хлоп в кептаре и обратился к какой-нибудь из старушенций-филологинь: «Гей ти, дзюрко! Хочеш мого патика собі в кунку, нє? Цього тобі треба, пичодайко?» (с. 118) или: «Чи не хочеш бути шпокнутою великим прутнем?» (с. 195) J.

Не упоминаем тут даже о простых речевых ошибках вроде притяжательных форм, опечаток и всего остального.

В целом же мертворожденный Стронговским язык полностью отодвигает самого Буковски на задний план. Он не будет импонировать членам харьковской «Просвиты», ведь для этого нужно было бы убрать из текста американского нонконформиста не только матюки, но и секс, бухло и другие ужасные вещи, которые вредят национально-патриотическому воспитанию молодежи. Что ж до самой молодежи, то надо признать, что некоторые ее представители восхищаются экзотическим языком перевода стронговского – видимо они, как и сам переводчик, только недавно открыли, что в украинском языке времен Нечуя есть такоооое… Возможно, эти юноши и девушки и сами начнут употреблять народные выражения вместо чужеродных русских матов?

Остальным поклонникам творчества Буковски, боюсь, придется дожидаться переводов Жадана… Хоть это и ужасно непатриотично :).

Чарльз Буковскі. Поштамт / Переклад стронґовського. – К.: Факт, 2008.