Ольга Арефьева. Всех любить и танцевать на площадях

Я не люблю Арефьеву. Её сильный голос, смех, который похож на плач, и плач, похожий на смех. Её опасливую отстранённость от публики. Не люблю, но не могу не восхищаться. Та часть меня, которая привыкла разрываться на концерте, например, Чернецкого, с Арефьевой остаётся в целости. Арефьева не доставляет слушателям радость превратиться в вопящую гурьбу, которую качает в ритме песни. Каждый остаётся сам по себе и выходит с концерта таким, каким был. Не оглушённый впечатлением, но удивившийся.

Широким углом чуть сверху. Пустая сцена, освещённая фиолетовым неоном. На закрытой кулисе — большая зелёная надпись «PANASONIC» и какая-то «менюшка»: проектор, значит, настраивают. Далее танцзал, в котором нет ни явной пустоты, ни давки. Людей столько, сколько нужно. В руках у них пивные бокалы и коктейли с причудливыми цветными соломинками. Все треснули по первой, все готовы радоваться. Справа на возвышении — столики. На них белые скатерти, а за ними люди, не пожалевшие денег на самые дорогие билеты. Они беседуют, выпивают и с аппетитом едят. На каждом столике по уютному жёлтому огоньку свечи. Всё вот-вот начнётся.

В кадре лишь сцена. Справа — человек, окруживший собою крохотную гитарку, будто грудного ребёнка. Слева — статный лысоватый мужчина с виолончелью. К выражению его лица подошёл бы чин генерала русской армии царских времён. Он не то хмурится над своим инструментом, не то аристократически шалит — и то, и другое, на самом деле. А в центре женщина. Светловолосая, худая, совершенно запертая. Тонкие руки чуть нервно играют на гитаре что-то незамысловатое. Она так закрывает глаза, будто хочет сказать важное, но боится. И сейчас будет голос…

Некоторое время спустя на сцене. Пока двое из трёх честно поют-играют, виолончелист оставил инструмент и отошёл к столику выпить. Он шутливо торопится, будто боится, что коллеги заметят. Публике весело.

В полумраке зала силуэты танцуют, смеются и обнимаются. Слева люди со свечками оторвались от трапезы и вежливо развернулись к сцене. Их лица беззаботно веселы. Справа у бара кто-то пьёт пиво. Другой, улыбаясь, наклоняет голову к соседу и, смеясь, что-то говорит ему. В это время на сцене в расфокусе спины троих музыкантов и мима. Что он делает, в этом ракурсе неясно, но зрители принимают всё на ура.

Вход в клуб «JAZZTER». За стеклянной дверью на улице — гости, вышедшие кто покурить, кто подышать. Перерыв. Холодно, но люди в основном без верхней одежды и с хорошими лицами. Говорят мало. Каждый повторяет в голове зацепившуюся строчку или мелодию.

Арефьева держит в руках тамбурин. Кажется, напряжение ушло: она смотрит теперь открыто, поёт во весь голос. Кажется, ей нравится, ей хорошо.

Старые песни. Это сразу видно по публике, которая радостной гурьбой поёт вместе с артистом. Где-то вдалеке с глупым выражением лица человека, не знающего толком ни одной песни, стою я.

Бармен, парень лет 25-ти, наливающий пиво из красивого фигурного разливочного аппарата, позабыл о своём ремесле. Пиво через край течёт по его руке, а он огромными светлыми глазами смотрит на сцену. Что он там услышал? Мгновенье спустя он очнётся и белой тряпкой ликвидирует последствия. Но в эту секунду в его лице читается Колумб, увидевший на горизонте землю.

Музыканты кланяются. Уже дважды они уходили со сцены, дважды были вызваны на бис, и теперь каждому ясно, что это финал. Гитарист влез на стул. Виолончелист картинно раскланивается. На спине Арефьевой крылья. За два последних биса они сползли влево. Толкаясь с виолончелистом, она хохочет, будто девчонка.

Получив одежду по номеркам, публика выходит наружу. Люди уходят, не шаря глазами, тихо, став задумчивыми и симпатичными. На них таких приятно смотреть и хочется фотографировать.

Я не люблю Арефьеву. Но когда главным событием страны на две недели становятся выборы, слушать её необходимо. Она говорит большие вещи маленькими словами. Её песни присаживаются рядом на краешек стула и ждут. Мол, побеседуем, если захочешь.