Задача эксперта — отделить зёрна от плевел — Станислав Перлин

Сотрудников Харьковского научно-исследовательского экспертно-криминалистического центра МВД Украины задействуют в расследованиях практически всех резонансных преступлений в Харькове — ДТП, убийств, взрывов. О работе экспертов, громких делах, законодательстве и тонкой грани между риском для жизни и иронией — интервью «МедиаПорта» с директором Харьковского НИЭКЦ Станиславом Перлиным. 

Какая структура экспертных учреждений в Харькове?

Есть два экспертных учреждения одинакового уровня аккредитации — Харьковский научно-исследовательский институт судебных экспертиз имени заслуженного профессора Н. С. Бокариуса в системе Министерства юстиции и мы в системе МВД. Традиционно мы всегда больше работали с милицией, потом с полицией. Это ежедневные наработки, опыт. Человек задержан, нужно срочно провести экспертизу. И мои сотрудники, не считаясь с личным временем, проводили исследования, потому что нужно было принять решение: отпускать или задерживать.

Если человек или его адвокат считает, что первое экспертное учреждение необъективно или неправильно сделало выводы, он вправе инициировать экспертизу в другом учреждении, Киев, Винница, Полтава — в любом. Почти в каждой области есть два экспертных учреждения, Минюста и МВД.

Для чего было создано такое «изобилие»? Нельзя монополизировать экспертную деятельность. Есть разные мнения — например, вы провели экспертизу у нас, но не уверены в результатах. Чтобы провести независимую экспертизу, искать правду в какой-то инстанции, должен быть выбор. 

А они могут кардинально отличаться?

Бывает такое, но очень редко. Если в постановлении изначально заложены одни и те же данные, двум экспертным учреждениям предоставлены одни и те же материалы, то, в принципе, невозможно, чтобы выводы были диаметрально противоположными. Могут отличаться, если в одно экспертное учреждение предоставили одни материалы, а в другое — потом ещё назначили, добавив что-то, что может изменить мнение эксперта. Уровень подготовки: где-то эксперт сильнее, опытнее, где-то моложе… Но, опять же, это индивидуальный подход к каждому эксперту. Все практически одинаковые, как у нас, так и у них.

Вы слышали о законопроекте, в котором предлагается закрепить государственную монополию на проведение экспертиз, чтобы это было установлено в УПК? Центр противодействия коррупции, общественность выступают против. Как вы относитесь к такой инициативе?

Я вам скажу, — не потому что я представитель экспертного учреждения — я считаю, что по уголовным делам должна быть монополия государства. Я не представляю, как можно выровнять государственное экспертное учреждение и «частника». Во-первых — техника. Нереальная техника! Например, берём забор биологического материала или дактилоскопию. У нас в течение многих десятилетий комплекс собирал дактокарты, следы с места преступления. Когда мы проводим дактилоскопическую экспертизу, проверяем по комплексу.

Например, назначили экспертизу по конкретной краже. Мы пробиваем по всей Украине, смотрим, не оставлены ли такие следы в других преступлениях. И как можно выровнять по «химии»? Миллионы гривен потрачены на аналитическое оборудование по наркотикам. «Частнику» выйти на такой уровень практически невозможно: постоянно нужно делать апгрейд, приобретать новое оборудование. И самое главное — банки данных, которые находятся у нас.

Когда к нам приезжают коллеги из других стран, они отмечают, что оборудование почти такое же, каким они пользуются. Да, плохо, что немного нужно подтянуть законодательство. Например, чтобы была единая дактилоскопическая регистрация, и при получении паспорта каждый человек оставлял след своих пальцев. Это профилактика — человек будет понимать, что его следы у нас в массиве уже есть. То же самое — по ДНК. 

В других странах подобные базы существуют?

Да, конечно. Во-первых, Великобритания, Европа. Мы говорим о ДНК. Сегодня это практически стопроцентная уверенность в результатах. Почему нельзя взять передовой европейский опыт? Есть прекрасная европейская модель: всё помещено в банки, образцы не могут быть перемещены, если только не назначена конкретная экспертиза. Всё защищено.

Если бы у нас был, как я говорил, закон о единой биологической регистрации следов, то мы приехали на место, нашли какой-то объект, отработали его — есть ДНК-профиль, и сразу можно сказать, кому он принадлежит. А задача оперативных подразделений — отработать, мог ли этот человек его там оставить. Друг, родственник, сосед, заходил ли он в квартиру? А поскольку у нас этого закона нет, наша задача — выявить следы, зафиксировать и сохранить. Ну и ждём потом, как только будет сравнительный материал.

Поймали, например, какого-то человека, обоснованно подозреваемого. Постановление суда — отобрать образцы. И мы сравниваем в ходе экспертизы. Если бы это был единый закон, тогда у каждого человека, получающего паспорт (или при рождении в роддоме), отбиралось бы немного слюны и хранилось. Да, нужны деньги, чтобы создать банки данных, но раскрывался бы миллион преступлений.

Вы или ваши коллеги инициировали этот вопрос?

Да, на протяжении многих лет этот вопрос поднимается. МВД всегда этот вопрос инициировало. Мы заинтересованы. Во-первых, меньше проблем будет с доказательствами, жалобами, ущемлением прав человека — если это будет доказываться с помощью автоматизированной системы.

А в чём тогда причина? В деньгах?

Это определённое лобби тех, кто не хочет. Я думаю, вопрос даже не в деньгах. Мировое сообщество, думаю, поделилось бы. И гранты найдутся под это всё. Это европейская норма. Если я не боюсь ничего, я законопослушный человек, я пошёл в ДНК-лабораторию, написал заявление, что я не против, чтобы мой след был помещён в массив. Тут же дали мне ватный тампон, я вытащил слюну, отдал. 

Мои следы пальцев тоже есть в массиве. Всякое бывает: мы работаем по какому-то преступлению, не удержался — чихнул. Или что-то попало в глаз, я его вытер и взялся за какой-то предмет — и свой ДНК-профиль, свою биологию перенёс на него. У меня это исключено, но если оставлю, то во время автоматического отбора увидят — да, был Перлин, оставил, дурачок, пошли дальше! Но это не помешает расследованию.

Знаете, сколько преступлений раскрывали бы, не выходя из кабинета? Огромное количество. Еще в Югославии фотографировали сетчатку глаза при получении паспорта — для установления трупов. Сколько трупов было бы (опознано — ред.), не было бы проблем и с этим. А они всё переворачивают: а вдруг кто-то будет использовать для манипуляций, захочет кого-то подставить?

И так может быть. 

Ну, если это каменный век, если в столах будут лежать кулечки со слюной каждого человека — наверное, можно подставить. Но если ты законопослушный человек, ты не боишься ничего. Если мы говорим о европейских нормах, как можно подставить? ДНК-профиль будет находиться в базе, его след будет перемещаться только в случае автоматической проверки, это всё регламентируется определенными автоматическими процессами, которые всегда можно посмотреть. По мне, так это нереально — манипулировать следами. Но, может, кто-то боится, что когда-то его следы найдут.

Вопрос доверия к экспертам. Мы следим за разными судебными процессами, например, в деле о ДТП на Сумской со стороны потерпевших есть нарекания в адрес экспертов. Как бы вы оценили уровень доверия? Он действительно низкий? 

Проблема в чём. Я, например, 15 лет ловил бандитов, работая в розыске. И уже почти 15 лет — начальник экспертного учреждения. Многие вопросы, если человек не понимает, как происходит исследование, на что опирается эксперт, всегда будут ставиться обывателем под сомнение, и это можно понять. Уровень доверия не может быть 100%. Для этого есть разные экспертные учреждения.

У меня есть своё мнение, мнение экспертов, которые выезжали на первоначальный осмотр. Понятно, в силу определённых обстоятельств я его озвучивать не буду.

Насколько можно и нужно было задействовать специальную технику? 

Скажем так, надо было всё! Например, лазерный сканер: чтобы его использовать, нужно было оцепить большой периметр, и мы бы в течение 15-20 минут там работали. Нужно было выгнать всех людей, которые там находились. А это резонанс, потерпевшие, крики, оказание помощи. Наверное, здесь полиция не смогла нас попросить, и было бы неправильно его использовать.

А что он позволяет?

Возьмём любое место преступления. Этот сканер похож на нивелир, он ставится на ножки, а по периметру места происшествия расставляются фишки в форме мячей. Он крутится на 360 градусов и всё сканирует. После этого на принтере распечатывается схема происшествия. На ней отображён любой предмет, который там находится. Это позволяет всё зафиксировать, и потом поменять ситуацию уже невозможно.

Изначально все размеры и расположение всех предметов привязаны к GPS, они размещены в той последовательности, в которой зафиксированы. Любой предмет: ручка или фрагмент бампера, гильза или пистолет, тело. Следователю всё понятно. Он берёт эту схему, в комплекте мы ещё даём диск, с помощью которого можно смоделировать ситуацию, покрутить в любом ракурсе. Если он не померил на месте расстояние между предметами — оно уже есть на диске.

Этот прибор стоил 60 тысяч долларов, с ними работают немцы, американцы. Их три купили на Украину по нашей просьбе — один в Киеве, один остался в Крыму и один у нас.

То есть, в данном ДТП это немного…

Мне сложно говорить, что могло бы быть. В любом случае, была бы чёткая, объективная картина всех предметов. Если на следующий день, через неделю, через год кто-то захотел бы что-то поменять, все предметы уже были бы привязаны.

А по скорости — то, что её вообще не установили и определили только, что «не меньше 80 км/ч» у «Лексуса». Адвокат Дронова предлагает использовать простую математическую формулу, «расстояние-время», с учётом камер. Эксперты говорят, что это не представляется возможным.

Я не могу комментировать. Во-первых, из-за того, что не являюсь специалистом в области автотехники. В силу того, что мы ничего не проводили, и этических норм… Я не видел ни одного материала, кроме того, что мои сотрудники приехали на место и помогали в первоначальном осмотре.

Вы всегда выезжаете на резонансные ДТП, убийства?

Раньше, когда мы были в составе единого органа — милиции, нас обязательно информировали. Все сотрудники, которые выезжали в райотделах — это всё были сотрудники моего центра, у которых я был начальником. Они все выезжали в составе групп и докладывали мне, какого характера преступление. Я уже даю специалистов, они выезжают на усиление. Если это стрельба, то это баллисты, трасологи, биологи. Если взрыв — взрывотехники.

Сейчас ситуация немного другая. Те сотрудники, которые были в райотделах, относятся к Национальной полиции. Они не эксперты — они инспекторы-криминалисты. Они выезжают на все преступления без нас. А мы выезжаем только в случаях, которые прописаны в нашей инструкции — это особый резонанс. 

Но сначала не всегда понятен резонанс.

Выезжает полиция, на месте они определяют, потом звонят или сообщают. Понятно, есть какие-то бюрократические проволочки, письмо или звонок. Но мы их давно уже обошли. Я моментально отдаю команду, сотрудники выезжают. Или же я сам узнаю о чём-то, от вас или от дежурного, не жду приглашения и отправляю своих.

То, как изменилась система, стало лучше или хуже?

Сейчас основная задача — это проведение экспертизы. Резонансы, будь то стрельба, взрывы, события возле горисполкома — мы там были. Позвонил мне руководитель Национальной полиции и сказал: «У нас то-то и то-то произошло». Мы тут откладываем в сторону бюрократические вещи. 

Когда была стрельба на Алексеевке, захватили детский сад, полиция отчитывалась, что эксперты чуть ли не год проводили экспертизы, а результатов не было. Это то, что мы обращались, и нам дали якобы ответ.

Тут ключевое — «якобы ответ».

Если журналист обратится, какой будет ответ?

Конечно, вы имеете право обращаться, и я обязан вам ответить — и с удовольствием письменно отвечу. Но ответ будет всё равно такой: спросите, проводилось ли, скажу «проводилось». Я не проинформирую по сути, потому что это не мои тайны. Я информирую инициатора, и инициатор вам обязан дать ответ по сути. А рассказывать, что написано в экспертизе — конечно, я отвечу «нет». Я напишу: да, действительно, проводилась такая-то и такая-то экспертиза, это максимум.

Резонансы

Когда к раскрытию преступления привела работа именно экспертов?

Например, теракт возле Дворца спорта — я бы сказал, что без экспертов преступление бы не раскрыли. Мы тогда нашли те фрагменты, с помощью которых установили взрывное устройство, приёмник, на который был отправлен сигнал. Вплоть до того, что модель из кусочков слепили. И тогда оперативные подразделения смогли раскрыть преступление.

Что удалось тогда установить? 

Там было самодельное взрывное устройство. Сама основа — МОН-100.  А приводилась в действие нестандартным способом — дистанционным подрывом. От него ничего не осталось. Надо было найти микроскопические части, собрать осколочные элементы, понять что, какое взрывчатое работало. По размерам осколочных элементов, по плотности можно понять, какое взрывное устройство. По остаткам взрывателей, детонаторов, корпуса определяется взрывное устройства.

Какую территорию вам нужно обследовать, чтобы собрать эти частицы?

Первоначально на таких преступлениях, когда приезжаем, максимально увеличиваем периметр для осмотра. Потом по сантиметрам все осматриваем. Ставим людей цепочками. Ищем сначала, понятное дело, эпицентр, где произошёл взрыв, и потом от эпицентра до крайних точек всё, что в зоне. Будь это машины — выковыриваем из каждой машины, с каждого дерева по осколку. Надо понять, осколочный элемент использовался в самодельном устройстве или это была штатная. Мы нашли фрагменты корпуса, много осколочных элементов.

Тогда осколки ещё попали в «ГАЗель».

Много людей погибло бы, если бы не «ГАЗель». 

Я не знаю ни одного случая, когда мои сотрудники не принимают участие. Пассивное — это когда мы только осматриваем место происшествия. Любой резонанс — будь это стрельба возле «Агдама» или на Алексеевке, везде. Или мы находим ДНК-профиль: даже если у полиции нет этого человека на сегодняшний день «в кругу», то, по крайней мере, когда он появится, мы сможем сказать, что это 100% он.

Нападения на инкассаторов. Вот уже столько лет нет подозреваемых. В каких-то эпизодах и оружие находилось… По вашей информации, продвижение в этом деле есть?

Если вы меня спросите как руководителя экспертного учреждения, я скажу, что по всем нападениям было проведено большое количество экспертиз, есть с чем работать. Следующее слово — за нашими коллегами из Национальной полиции, которые должны сказать: это тот человек или тот. Когда будет человек, мы сможем доказать. Экспертизы давно все проведены, по каждому нападению есть следовая информация, которая поможет нам со стопроцентной уверенностью сказать: этот человек оставил её на месте или нет.

По вашей информации, в расследовании что-то «шевелится»? Или вы отдали экспертизы, и на этом ваше дело закончено?

Нет, мы всегда немного выходим за компетенцию. Я, наверное, один из немногих, кто выезжал на все нападения. И мои сотрудники, которые давно работают, тоже. Мы пытаемся коллегам из полиции подсказать, выходя даже за рамки написанного, потому что есть опыт и есть то, что мы видели на тех преступлениях. Пытаемся всевозможными аналитическими документами объяснить, рассказать схематично. Делаем всё возможное, что от нас зависит. Единственное что, не отрабатываем людей, потому что это не наша компетенция. Но я могу уверенно сказать, что есть следовая информация, которая позволит изобличить преступника, если он будет представлен.

Следовая информация — что именно?

Это любая информация, которая вытащена в процессе экспертиз и которая может носить индивидуальную информацию о человеке, который её оставил. Если это волос, сам по себе нет, это общие признаки. Можно ли вытянуть оттуда ДНК-профиль. Это слюна, окурок, кровь, след пальца руки. На гильзе может быть информация от отражателя или ударника оружия.

А в случае с инкассаторами — что это?

Много. К счастью, у нас есть информация. Экспертная работа и заключается в том, чтобы отделить зёрна от плевел. Она тогда ещё была выполнена.

Это при первых нападениях или при последних?

При каждом нападении что-то добавлялось. Следовая информация может быть любая. Может быть характеризующая человека по каким-то повадкам, профессиональным особенностям. Может быть личная информация — выделения, кровь, слюна. Бахвалиться пока нечем, как будет раскрыто преступление, сядем и расскажем.

Есть мнение, что сама милиция была как-то замешана, поэтому дело и не раскрыто.

Меньше всего я думаю, что это… Можно обвинить человека в том, что он не сделал всё от себя зависящее. Сказать, что кто-то саботирует, не раскрывает? Я знаю, что полиция работает.

Этот человек явно имеет какие-то навыки? 

Вы прекрасно сами видите, что по прошествии времени он не погиб, его не поймали, ему удаётся уходить. Значит, в любом случае он имеет какие-то навыки и использует их. Конечно, есть особенности, которые мы видим. Есть много моментов, но я не хотел бы о них говорить. Возможно, и он читает ваш ресурс. В любом случае, я уверен, что мы сделаем всё, чтобы его изобличить.

На ваш взгляд, сейчас улучшилась защита инкассаторов? Полиция действует как-то на упреждение?

Не отвечу на этот вопрос. Вы идёте что-то покупать, видите — подъезжает инкассация. Если вы оцениваете её действия профессионально, значит, они использовали тот опыт. Полицейская инкассация более профессиональна в любом случае, есть ещё внутренняя дисциплина, тренинги. А как частники? Никто бы не подумал, что «Укрпочта» может стать объектом нападения. Обычный «УАЗик», обычные люди, хоть и вооружённые. Поэтому сложно сказать.

Убийство семьи Трофимовых.

Я был начальником уголовного розыска, потом начальником райотдела, а Владимир Трофимов — председателем суда. Честный, открытый, порядочный человек, безсеребряник. Не просто убили, отрезали голову.

Вспомните дату, когда это произошло. Я вижу продуманное, хитрое преступление. 

Покушение на Кернеса. Он заявлял, что полиция не предприняла максимальных действий, чтобы нашли вещественные доказательства. Говорил, что его охрана нашла пулю. Ваши там работали?

Конечно, работали. Я вам скажу так: я сам принимал участие в осмотре. Всё было сделано нами максимально. Что-то нашли мы, что-то могли найти кто-то ещё. Я знаю, что и место нападения, и само место моими сотрудниками было отработано досконально. И то взрывное устройство, которое там было, мы его обезвредили. Нами все было сделано максимально и предоставлена вся информация коллегам, которые занимаются расследованием. Оценивать их я из этических соображений я не буду.

На месте происшествия

Мешают люди на месте происшествия? Как это влияет на работу экспертов?

Когда мы были ещё в составе единого подразделения в составе ГУМВД, я как старший начальник по экспертному ведомству приезжал, если где-то видел проблемы. Обычно за охрану места преступления отвечает тот райотдел, на территории которого всё происходит. Они первые приезжают, выставляют оцепление, оградительную ленту. В принципе, от их профессионализма и зависит, пустят ли кого-то.

Идёт один начальник, второй, третий — их пускают, потому что неудобно не пропустить. Ну, и начинается, каждый из них зашёл, сделал вид, будто что-то в этом понимает. Кто-то плюнет, кто-то просто след обуви оставит, где-то рукой возьмется за ручку. Такое было, но мы пытались это ломать.

Я выступал на совещаниях, заставлял… Появились тогда перчатки, бахилы в следственно-оперативных группах. Если хорошо организован осмотр, тогда мы видим профессионализм. Бахилы, обязательно марлевые повязки — поскольку мы говорим, что в перспективе надо изымать и ДНК-объекты. Эксперты и следователи бывают на месте и в шапочках хирургических стерильных, и в масках марлевых, и в перчатках, и в бахилах. Для нас это уже обыденность. Самая главная задача, не привнести лишнего, не добавить своего. Потому что потом сложно: находим чей-то след, выделяем чей-то профиль, радуемся, «у нас есть след, мы победили преступника», а это оказывается след нашего коллеги из полиции, который натоптал.

Бывает, приезжаешь на место преступления, а какой-то мальчик или дедушка говорит, что вот я там нашел и держит в руках пулю, например, или нож. 

Как у вас происходит взаимодействие со следственной группой? 

У нас проходят занятия. С Национальной полицией в этом плане тесное взаимодействие. Мы проводим много занятий на нашей территории, приглашаем людей, которые участвуют в осмотрах — и молодых, и опытных. Совместно с ними отрабатываем всевозможные алгоритмы. У нас есть понимание. Но, опять же, если в городе с этим проще, то чем дальше от города… Там, наверное, это всё на личных контактах. Если опытный человек, он может организовать, а где-то сложнее. Самая главная задача — не допустить на место никого постороннего, кроме участников осмотра.

Насколько обеспечены эксперты?

Мы закупаем, у нас с этим проблем нет. А Национальная полиция, где-то мы видим, что появляются и маски, и повязки. Всё зависит от территориального руководителя, от руководителя следственного органа. 

Мелочей не существует. Любое место преступления нужно максимально осмотреть и отработать. Был на одном мероприятии с коллегами из ФБР. Они рассказывали, как осматривали место, где произошло резонансное убийство две недели. На эти две недели люди были отселены из дома. Для нас это дико. А там эксперт может сказать, что мне нужна ещё неделя. Где люди будут жить всё это время? Это не вопрос экспертов.

Направления работы

Вы говорили про сертификацию, это что-то новое?

Есть международные сертификаты — аккредитация по ряду направлений. Мы стараемся все направления аккредитовать. По ряду уже получили аккредитацию — наркотики, дорожно-транспортные происшествия, сейчас ещё ряд направлений получим.

Что это даёт?

Мы стали в один уровень с европейскими центрами. Это стандартная форма, которая позволяет нам говорить, что мы используем те же методы, то же оборудование, так же пользуемся регламентом и проводим исследования, как и в других странах.  Когда приезжают любые наши зарубежные партнеры, вдруг они захотят какие-то задачи у нас решить, если лаборатория аккредитована. Этого достаточно, чтобы они понимали: у нас все точно так же. Не только оборудование, но и регламент. 

Как отразились на работе экспретов изменения, согласно которым экспертизы должны проводиться по решению суда? 

Для меня как обычного эксперта ничего не должно поменяться. Единственное что, бывают какие-то вопросы, которые нужно уточнить, и нам приходится обращаться в суд. 

А на экспертизу это влияет, на её скорость, качество?

На самом деле процессуально это всё приостанавливается. Мы видим это, в ходатайстве указываем тот или иной вопрос,  что для проведения надо обязательно указать то-то и то-то – мы возвращаем. С этого момента экспертиза приостановлена в процессуальные сроки до момента удовлетворения нашего ходатайства. Процессуальные сроки — это и у нас, и у коллег в Минюсте. Везде одинаково, всё прописано в УПК. Тут как бы проблем нет. 

Были случаи, когда представители сторон по делу пытались повлиять на экспертов? И как это было?

Если я вам скажу, что за 15 лет никто не попытался, я думаю, вы мне не поверите. С другой стороны, я понимаю, если кто-то ко мне придёт… Я когда-то на своей страничке в фейсбуке написал пост на тему «берегитесь мошенников». По поводу того, что кто-то пытается свой вопрос «решить», с кем-то договаривается. Так работают в основном или негодяи, или мошенники. 

У меня подход такой: если кто-то попытается «решить вопрос», я или сломаю ему руки, или вызову СБУ. Ко мне никто с такими предложениями давно не ходит. Те случаи, которые были, были давно. Люди меня пытались «пробить», не зная, а я высказал свою позицию. Наверное, слишком грубо, ничего не ломал, но объяснил доходчиво, использовав ненормативную лексику. Смысл, понимаете, торговать? «Умом и совестью»… хоть это звучит как-то высокопарно. 

Это наркотики. А я не живу на Луне, я живу в Харькове. Рядом по моей улице написаны какие-то обозначения, закладки делают. У меня взрослый сын. У меня внуки скоро будут. Я не отделяю себя от харьковчан. И если бы я или мои сотрудники торговали совестью, оружием, наркотиками, то в первую очередь этот бумеранг ударил бы по нам. Это однозначно «нет». В основном это мошенники, которые рассказывают: «Я знаю кого-то, могу или сюда, или в Минюст пойти, договориться». На самом деле, просто обманывают, берут деньги, а потом — куда кривая вынесет.

А подчинённые?

То же самое. У нас настолько усложнена форма, никто никогда не придёт к эксперту, который проводит экспертизу по наркотикам. Когда мы с вами встретились, я сказал: ни одной фамилии! Это моя позиция давно. У нас закрытый клуб.

Когда мы зайдём на «химию», покажу. Например, пришёл вещдок, объект. Его распаковывают в присутствии сотрудника, всё снимают видеокамеры. То же самое — у взрывотехников, генетиков. Камера стационарно установлена, всё записывается на жесткий диск. Мы всё это архивируем. Например, завтра встанет какой-то вопрос, а всё записано! Роль эксперта вообще минимизирована. 

Если это наркотики, он берёт объект, вставляет в наше огромное аналитическое американское оборудование. Опять же, под видеосъёмку, в лабораториях камеры. Поэтому когда мне говорят, можно ли подменить ДНК, мы очень скептически к этому относимся. 

Есть специальный человек, который отвечает за вещественные доказательства. Он приезжает в какое-то районное подразделение полиции и осматривают совместно: работник канцелярии, сотрудник, который отвечает за вещдок, и заинтересованное лицо. Этот  материал регистрируется, сразу попадает к начальнику, тот расписывает экспертизу. После этого эксперт, который получает объект, заходит в комнату с вещественными доказательствами, под видеокамерами распаковывает, и все вопросы, как я сказал, до момента помещения в специальное оборудование фиксируются на видео.

Насколько вы загружены ежегодно, сколько экспертиз проводите? 

В последнее время — порядка 20 тысяч экспертиз, бывает больше. Где-то плюс-минус, год на год не похож. Очень много по наркотикам. Очень много товароведческих экспертиз — связанных с установлением ущерба, это по имущественным преступлениям.

Наркотики — если раньше были растительного происхождения, то сейчас огромное количество химии, очень тяжелой «синтетики». Это те самые соли, которые практически с первого применения позволяют человеку стать зависимым, идут необратимые процессы в организме. Огромное количество ДНК-экспертиз. Если раньше реактивов не хватало, и мы проводили только по тяжким преступлениям — по убийствам, например, то сейчас проводим и по имущественным преступлениям, и по разбоям, и по грабежам — везде, где есть возможность.

В чём состоит работа эксперта по автомобилям-двойникам? 

Осмотр работником экспертной службы машины во время регистрации был необязателен. Когда он только становится необязательным, то тогда получается огромное количество «перебитых» машин легализовывается. Потом опять законодатель говорит, что надо смотреть. Покупает человек машину, хочет снять или получить номера, поставить на учет, продать — любая операция, которая с этим связана, смотрит работник экспертной службы. За год сотни «левых» машин.

Человек едет по городу на автомобиле, видит, перед ним точно такой автомобиль с такими же номерами, такого же точно цвета. Вызывает полицию. Понятно — двойник, то есть машины покупаются где-то угнанные, страховые или не растаможенные. Вешаются номера такие точно номера под живую машину, которая существует. Обычно это в другом городе используется. Такие случаи бывают.

Или дядя Вася хочет отремонтировать сгнившие «Жигули», берёт и вываривает кусок стакана, затем вваривает с угнанного автомобиля, который на запчасти купил за 100 долларов. И всё — машина эксплуатируется. Есть сомнения, приедь, сама экспертиза стоит — это не тысячи, это сотни гривен, но ты будешь чётко понимать, что купил нормальную машину и у тебя есть вывод эксперта.

Ещё одно из ваших направлений связано с охраной труда.  

На каком-то предприятии происходит гибель человека — к примеру, падение с высоты. С одной стороны — человек упал сам. С другой — это преступление, не соблюдены меры безопасности. Много работающих людей не учтены. Приходит субподрядчик делать кровлю, срывается, а у него не было ни защитного шлема, ни страховки, его никто не проинструктировал, не обследовал место работы и никто за это не отвечает.

С момента, когда туда выезжает специалист, который в этом понимает, он помогает следователю задать правильные вопросы и доказать — смерть — это несчастный случай или всё-таки преступление руководителя этого производства, этого участка.

Или, например, пожар, как это произошло в детском лагере в Одесской области. У нас есть пожаротехники, эксперты-электротехники. Они участвовали в экспертизах по этому лагерю. 

Специалист знает особенности, связанные с возгоранием и причинами его возникновения. Электротехник определяет, было ли замыкание проводки. Специалист охраны труда объясняет, было ли что-то нарушено.

Преступлений с огнестрельным оружием стало больше

Вы говорили, что за это время насмотрелись на ДТП со смертельными исходами. Из своего опыта можете сделать вывод — причины происходящего, что этому способствует?

Наверное, понемножку всё. Составляющих много. По-моему, качество обучения — это наименьший вопрос. Вопрос — это то, что человек чувствует безнаказанность. Бывает, вечером стоишь на перекрестке один, а все поехали на красный. Время такое, понимают, что ответственности никакой не наступает. Даже те работники ГАИ, которые стояли на улице — как бы о них не говорили, «зарабатывают», «останавливают» — всё равно это был какой-то останавливающий фактор. Как минимум я знал много работников ГАИ, которые честно служили. Вопрос не в деньгах, просто лишили прав, забрали машину — да любая форма, которая могла бы сдержать!

Я за ужесточение ответственности: за алкоголь, за аварийные ситуации, беспощадно. Второй шанс человеку, который выпил и сел за руль, давать нельзя. Этот человек должен навсегда лишиться машины, объяснений не должно быть никаких. Если повлекло какие-то последствия — вообще.

ДТП на Полтавском Шляхе, Андрей Полтавец. 

Я был там на месте, когда он намотал людей на колеса.

Тут уже и не столько система ужесточения, сколько ещё и система наказания… Он снова сел пьяным за руль. 

У меня перед глазами Полтавский шлях. Я эту ситуацию всегда привожу как пример. Когда он летел там по остановке, по трамвайным рельсам. Я бы не давал второй шанс за такие преступления. Точно так же — и за коррупционные преступления. Поражение в правах — вплоть до того, что человек даже близко к машине не должен подходить — ни в каком виде. Ну это моё субъективное мнение.

Резонансных преступлений стало больше? Почему?

Всегда были убийства, но раньше, пожалуй, меньше использовалось огнестрельное оружие. Его стало больше.

Кто-привозит его из зоны боевых действий, кто-то покупает. Привозят его сюда и чтобы намеренно раскачать общество, кто-то самодельно его изготавливает, кто-то копает оружие Второй мировой войны, выплавляет взрывчатку… Способов много. Способы разные, но оружия стало больше. Если раньше этим оружием тайно владели и оно где-то лежало и редко стреляло, то сейчас… 

Заказных убийств было меньше с использованием огнестрельного оружия или взрывчатых веществ. Сейчас больше доступа к ним, соответственно, его стало больше в нелегальном обороте. 

Преступники стали ухищрённее?

Да. Огромное количество технических средств, которые более эффективно позволяют использовать ту или иное взрывчатое или другое средство…

Вам обидно, когда вы свою работу выполнили, а следствие не раскрыло преступление и до суда дело не дошло?

Конечно, обидно. Ничего тут предпринять не получается, потому что мы не знаем особенностей, в связи с чем это произошло. Можем только догадываться. Это догадки, а я привык апеллировать конкретными данными. Да, обидно. Люди сутками могут не выходить отсюда.

Внештатный символ — енот

Как появилась эмблема — енот? И что с ней произошло? 

Приезжали ФБРовцы, работали в рамках расследования катастрофы Боинга. Когда разъезжались, мы подарили им какие-то наши шевроны, а они свою символику, шеврон, а там — кот Феликс с бомбой в руках. Мы посмеялись, посмотрели, я взрывотехникам подарил, говорю: прикольно же!

Во-первых, приходят дети. Тонкая грань между тем, что это страшно, это смертельно и тем, что это безопасность.

Во всём, что мы делаем, особенно те, кто рискует жизнью, должна быть какая-то ирония, юмор. Мы решили пойти по этому пути — придумать зверька-покровителя. 

Стали думать. Надо что-то оригинальное. Лиса — нет, хитрая. Медведь? Тоже не подходит. Енот? Енот прикольный. В YouTubе ролики с енотами: у них такие лапки… Закинул идею друзьям, придумали шеврон. Мне подарили картину енота с гранатой. 

Мы все смеялись дружно. А потом звонит мой близкий друг, говорит, я тебе что-то привезу. Привозит мешок с раненым енотом, енотовидной собакой…

Были вольеры. Месяц его выхаживали — прививки, уколы. А потом пришло время, надо было стерилизовать. Ну честно, я не понимаю этого. Смысл жизни теряется. Я купил самку енота.

Сначала они друг друга пугались, а потом замкнулись, начали жить своей семьёй, на этом всё закончилось. Обучать их было бы глупостью. Зачем редкого зверя обучать тому, что уже обкатано? Есть кинологи. А наши были в разъездах, много работы. Выпустить в лес? Самка была рождена в неволе, не стали рисковать. Приняли решение передать в экопарк. Наши ездили туда, их видели. 

Было ещё несколько попыток разных животных мне привезти. Барсука какого-то. Я говорю: нет, всё — стоп. Рыбки есть. Пираньи травоядные. 

Авторы: Татьяна Федоркова, Надежда Шостак
Фото: Павел Пахоменко

Читайте MediaPort в Telegram