Возвращаясь с войны
В незаконченной истории текущей войны шесть волн мобилизации сменились десятками тысяч контрактов. Сотни тысяч граждан уходили на войну и возвращались на ротацию, одерживали победы и терпели поражения, выполняли задачи и жили с подразделениями, приобретая новый, неизвестный опыт. Сегодня, как и вчера, бойцы продолжают делать всё, что сухо называется несением службы. Совершенно разные люди в каждом населённом пункте страны уже несколько лет имеют общее — опыт боевых действий и вместе с ним — набор не самых востребованных в мирной жизни навыков, а иногда специфических проблем со здоровьем.
Словосочетания «психологическая помощь» и «психологическая реабилитация» теперь звучат всё чаще — в протокольных отчётах, информационных сообщениях, их прописывают в законы и бюджет. При этом каждый, с кем я говорил на эту тему, рассказывал о дефиците информации не только среди ветеранов, но и в обществе в целом, указывал на предрассудки, домыслы, препятствующие профессиональной помощи — не только пережившим военные действия бойцам, но и их родным, жителям прифронтовой зоны, переселенцам.
Тема психологической реабилитации важна для меня в последние несколько лет — после ранения. До войны у меня не было никакой психологической подготовки. Разве что пара-тройка прочитанных между делом книг и статей в «Википедии» по диагонали — для понимания модных терминов.
Что такое травмирующий опыт или травмирующее событие, я не знал. И уже спустя время понял: состояние опустошённости — не личная особенность, не что-то, от чего должно быть стыдно, не уродство и не слабость. Вначале психологически было непросто. Каждый раз нужно было себя собрать. Мне повезло — со мной всегда был кто-то рядом — родные, близкие, друзья. Что делать тем, у кого нет такой поддержки, и как получить помощь вовремя?
«Надо держаться»
Александр Попов отправился в зону боевых действий вопреки семье. Воевал в первой волне мобилизации в составе 22-го батальона территориальной обороны и был в плену.
«Попали в засаду… Когда нас привезли, там уже находилось четверо спецназовцев — кировоградцев, два киевлянина, один… Царство Небесное, — вспоминает он. — Я старался помогать тем, кому хреново. Были слезы, были истерики, нервы. В один момент очень крепко досталось всем. Нас «расстреливали», оказалось имитация, но мы же этого не знали. Связанные, ничего не видно, ставили в голову ствол, и рядом с ПМ-а стреляли. Тяжело было. Принял решение, что надо держаться. С собратьями по несчастью помогали тем, кому хуже. Понимал, что, если я их не сдержу, то всё развалится. Никто церемониться не будет, выведут, расстреляют и всё».
После 42-х дней плена боец проходил лечение в госпитале. Там ему стало известно о самоубийстве друга:
«Мой хороший знакомый, ещё со времён учёбы в техникуме. Я потом расспрашивал парней, пытался разобраться в причине. Луганский аэропорт, Металлист, две недели обстрелов, гибель одного из наших пацанов, который по возрасту был ему как сын, у него на глазах. Увидел, как деду разнесло хату «Градом», дед выскочил в чём был. Никто не знает, что происходит. Неразбериха. Отход на горящей бронетехнике, брошенные все, никому не нужные. Комбат обозвал их дезертирами, сказал, чтобы они возвращались со стрелковым на танк… Приятель не пил. Дал всем по пирожку. По бутылочке водички. Вышел за палатку и застрелился. По мнению парней, которые были с ним на блокпосту, он не смог повести их туда, откуда они только что вырвались. После этого инцидента из моего батальона на психиатрию, по нервному срыву, приехало 11 человек».
По статистике МВД, с начала боевых действий на востоке Украины после возвращения из зоны боевых действий свели счёты с жизнью около 500 участников АТО.
Волонтёры-психологи
Ответом на новые, не имеющие государственного решения вызовы в психологической работе, как и во многих других начинаниях, стало волонтёрство. Правда, было небольшое преимущество: кто-то уже наделал ошибок до нас, было у кого учиться.
«Если вам кто-то скажет, что в 2014-м году в Украине была целая прослойка великолепно работающих кризисных психологов или хотя бы маленький клуб, не верьте. Если бы он был, было бы намного легче начинать. Нам пришлось фактически переквалифицироваться, мы проходили дополнительные специализации. Современной литературы практически не было. Вопрос стоял очень остро. Приезжали тренеры — те, кто сталкивался, те, кто уже прошёл подобный опыт», — рассказывает психолог Наталья Птицына.
В Украину стали приезжать специалисты из Германии, Израиля, США.
«Один из последних опытов — приезжали сербы, желающие поделиться опытом работы с пленными, и оказалось, что мы уже знаем немного больше. У них первый реабилитационный центр появился через пять лет после окончания боевых действий. Когда у нас это почти мгновенно возникло, попытались сразу что-то сделать. Вот тут мы немножко в выигрыше», — добавляет коллега Натальи Юлия Фоменко.
Волонтёры-психологи обучались оказанию помощи в местах боевых действий.
«Как выводить бойцов из состояния ступора, истерики, тремора и так далее, потом были госпитали, выезды в АТО…, — продолжает Юлия. — Наташа вот сразу, безо всякого опыта, по воинским частям. А дальше снова — госпитали, институт протезирования, работа с ампутантами…».
Новое направление для государства
На третий год войны волонтёрам предложили официальную работу в госпитале ветеранов. Психологическая реабилитация участников боевых действий стала для медучреждения новым направлением, признаёт главврач Харьковского областного госпиталя ветеранов войны Юрий Федченко.
«В своё время было упущение в стране, во времена Афганистана этот аспект недооценивался, в те времена психологической работой занимались замполиты. Это направление потребовало серьёзных реорганизационных подходов. Профессиональных психологов в штате не было, поскольку такой персонал воспринимался с точки зрения педагогики и готовился педагогическими институтами и университетами, а не медицинскими. Поэтому министерство здравоохранения и областная администрация разрешили и ввели сначала ставку врача-психотерапевта, а немного позже ввели две ставки именно для психологов, — говорит Федченко. — Большой проблемой стало укомплектовать эти ставки. Потребовались не просто психологи, а подготовленные люди».
Две ставки психолога госпиталь делит «на четырёх специалистов по полставки».
«Лично я это восприняла ещё и как знак того, что что-то в нашем государстве всё-таки меняется», — комментирует Наталья Птицына.
Есть нуждающиеся — нет запроса
Здесь вроде бы можно тихо порадоваться. Это замечательно, что волонтёры-психологи с опытом работы с бойцами оказывают помощь ветеранам, идут в государственные госпитали, организовывают профессиональную сеть по всей стране. Но откровенный разговор он и о проблеме. И она, как и большинство наших бед, — в нас самих. Мы не обращаемся за помощью. По приблизительным подсчётам, меньше 10% участников боевых действий работали с психологом. Выходит, организовать желающих помочь проще, чем организовать тех, кому эта помощь пригодилась бы.
Психолог работает только от запроса. Даже психолог — работник госпиталя, которая приходила ко мне в палату, без моего на то согласия ничего делать не станет. Максимум — уговорит послушать короткий ликбез о её работе.
«Мы имеем в основании нашей истории где-то 70 лет как взращенное убеждение: «Всё, что связано со словом «психо» воспринималось как карательная часть государственной системы. Сейчас мы видим, как это меняется. Чем больше ребят получало помощь, поддержку, тем больше стало обращений — видимо, разносится молва», — говорит Наталья Птицына.
Одна из рекомендаций психологов — внимание не только к своему здоровью, но и к здоровью сослуживцев.
«Они могут пожаловаться, но не скажут об этом кому-то ещё, а вам, побратимам, могут сказать. И тогда уже им советуйте именно психолога. Рекомендую приводить жён, мам, девушек. Очень часто жены не готовы к тому, как может измениться их близкий, вернувшись с войны. Часто ребята не понимают, что, пока они воевали, тут тоже что-то происходило, у жены была «своя война». И часто мы слышим: «Правда, вы можете с жёнами поговорить? Давайте». Тогда уже нужны какие-то семейные консультации, ищем общий язык, учимся слышать друг друга», — продолжает Наталья.
Психологи рассказывают о ещё одном наблюдении — вернувшись с войны, военный может чувствовать себя комфортно, но лишь внешне.
«Казалось бы, с первого взгляда психолог такому человеку не нужен, но почему-то у него начинают обостряться психосоматические заболевания, к примеру, гипертония, язва желудка, сахарный диабет, астма, псориазы, болезни сердца. И вот молодой человек, который год назад был абсолютно здоров, на войне даже насморка не было, возвращается в мирную жизнь, всё хорошо и в семье, и с работой, но почему-то здоровье начинает разваливаться на глазах, — рассказывает Наталья. — И когда человек в 30 лет рассказывает, что у него давление зашкаливает за 220, я понимаю, что это именно последствия войны, сказывается психологическая травма. И здесь уже нужно работать с телесно-ориентированной терапией».
«То, насколько человек будет сохранён после любой психотравмы, зависит от количества ресурсов, которые у него есть. Эти ресурсы — внешние и внутренние, — объясняет психолог. — К внутренним относится то, что у него было, тот багаж, с которым он идёт по жизни. Внешние — это то, к чему можем подключиться мы, к чему могут подключиться и другие люди. Обычно, если человек знает, что его поддерживают, знает «за что», знает, что всё, что с ним произошло, произошло почему-то и для чего-то, и что благодаря этому появилось, — ему легче. Если он слышит «спасибо» от тех, кто его тут ждал, если есть достаточное количество людей, которые его поддерживают, это уже огромный плюс. Это то, что можно дать, не будучи психологом».
Государственная программа и передача опыта
Руководитель харьковского отделения «Ассоциации специалистов по преодолению последствий психотравмирующих событий» Елена Луценко говорит о необходимости государственной программы.
«Наша страна три года воюет. Нарабатывается колоссальный опыт — военные могут передавать свой опыт, кризисные психологи могут передавать свой. Мы имеем большую сеть волонтёров, сотрудничаем с социальными службами и общественными организациями и стараемся максимально реагировать на потребности человека и предоставить помощь, которая ему нужна. Но если мы говорим о системе психологической реабилитации, то её — как системы на уровне государства — нет, — говорит Елена Луценко. — Есть целевое выделение денег государством, которые распределяются между государственными учреждениями, но доходят ли туда ветераны, не совсем понятно. Основываемся на контактах с ветеранами, от которых сегодня мы крайне редко об этом слышим».
Елена склоняется к тому, что посещение групп поддержки или индивидуальные занятия с психологом должны быть обязательными для ветеранов АТО и приводит в пример израильский опыт, где «на сегодня самый низкий процент людей с посттравматическим стрессовым расстройством».
Обязательность — тема спорная, считает координатор консультационно-совещательного органа при Харьковской облгосадминистрации Центр помощи участникам АТО Ольга Щербакова.
«Можно не тотально включать. Если есть обращения по рецидиву насилия в семье, есть алкоголизация, тогда включается обязательство на посещение такой группы. Так делают в европейских странах. Любой судья автоматически прописывает, кроме штрафа, работу с психологом. В Израиле группа прошла через военные действия, её взяли на реабилитацию, а потом смотрят, может ли человек продолжать военную деятельность, либо же он не возвращается, меняет подразделение, и будет задействован не в военных действиях, — комментирует Щербакова. — Очень важно — давать информацию о первой психологической помощи. Психологические образовательные программы, приёмы первичной самопомощи в ситуации, когда возникают состояния. То есть там, где нет возможности обратиться к психологу».
В Украине, по словам Елены Луценко, сформировалась сеть дипломированных психологов с образованием и опытом: «В совокупности до 1000 человек. И каждый областной центр мог бы обучать специалистов, которые дальше, другим специалистам передавали бы свои знания и вводили их в эту работу».
«Если создать такие центры в области и привлечь психологов, которые имеют опыт реальной войны, то они стали бы первичными в среде военных, демобилизованных, на горизонтальных связях для обращений, — добавляет Щербакова. — В таких центрах я бы рекомендовала, чтобы работал психотерапевт и обязательно психиатр. Тогда, придя к психологу, можно на доверии дать рекомендации — сходи туда или туда, предоставить направление в специализированное заведение. Реабилитация должна обязательно включать социального работника-консультанта, психолога, психотерапевта, психиатра и нарколога. Вот когда эти специалисты включаются в проблему, тогда действительно можно получить хороший реабилитационный эффект».
Социальная служба
Инструмент, который государство использует на поле психологической помощи, называется социальной службой семьи, детей и молодёжи. Несмотря на скудный ресурс, по своему функционалу она напоминает швейцарский армейский нож. В сложной ситуации, там, где некуда обратиться за помощью, именно обращение к соцработнику или его инициатива, могут помочь в решении проблемы.
В Харьковской области существует система центров. Пункт социальной службы есть в каждом районе области и города Харькова, рассказывает директор Харьковского областного центра социальной службы семьи, детей и молодёжи Елена Хватынец.
«У нас 43 центра, наш 44-й и суть работы — взаимодействие с теми семьями, детьми, которые оказались в сложных жизненных обстоятельствах, — говорит Елена Хватынец. — Законодательство определённым образом трактует этот термин, но мы понимаем — когда семье трудно, должна быть рядом социальная служба, которая поддержит, проконсультирует, проинформирует, сделает оценку потребностей и, если нужно, возьмёт под социальное сопровождение или направит за социальной услугой. В силу того ресурса, что у нас есть, нас 300 человек на область, мы работаем, но этого очень мало».
К этому моменту, по информации Департамента социальной защиты населения ХОГА, на учёте социальных служб в Харьковской области состоит 10 744 участника АТО (в том числе 130 бойцов с инвалидностью) и 220 членов семей погибших военнослужащих.
«Когда возникла ситуация с переселенцами, социальная служба включилась в работу, появился большой пласт поддержки неравнодушных людей — волонтёров. Когда началась война, антитеррористическая операция, когда стали приходить ребята, наши социальные службы тоже были рядом, вместе с волонтёрами. Здесь уже понадобились специальные глубокие знания, знания кризисной психологии, — продолжает Хватынец. — Мы познакомились со Всеукраинской ассоциацией кризисных психологов, вместе работаем уже 2,5 года, организовали специализированный Информационно-ресурсный консультативный центр, и вместе с кризисными психологами объехали все районы с большой концентрацией военных. Собирали ребят, консультировали, помогали, по запросу организовывали психологическую помощь».
Психологи в штате соцслужбы появились в прошлом году.
«Задача нашего областного центра — проводить обучение. Каждую неделю у нас проходят семинары и тренинги разных направлений. Наши кризисные психологи-волонтёры, которые сами многому научились за последнее время, активно делятся с нами своими знаниями, — объясняет руководитель центра. — Мы выпускаем методический материал для того, чтобы наши центры были подготовлены и могли применять в работе все умения, опыт, приобретённый за это время».
В центре действует телефон горячей линии*057 705 04 69, один день в неделю дежурит кризисный психолог.
«В большей степени наши ресурсы концентрируются в городе Харькове. Харьковская область — большая, много людей живут в сёлах и посёлках, поэтому с 2014 года при центрах соцслужб созданы группы взаимопомощи и взаимоподдержки. На базе центров собираются ребята, обговаривают свои проблемы и, если появляется запрос, который центр удовлетворить не может, то приглашается специалист, — объясняет Елена Хватынец. — Мы проводим анализ, рассматриваем и направляем, куда человеку обратиться, а ещё звоним и просим, чтобы уделили внимание, и не пропустили эту ситуацию, это одна из функций социального работника. Он контактёр, медиатор, посредник».
Вместе с тем социальный работник может оказать и первую помощь, утверждает Хватынец: «Благодаря волонтёрам-психологам, мы смогли организовать курсы первой психологической помощи. И сегодня социальный работник может такую помощь оказать самостоятельно, а также определить необходимость привлечения специалиста-психолога».
Ветераны
Мировой опыт показывает, что наиболее эффективно работают группы взаимопомощи по принципу равный-равному. И то, что раньше казалось заморской особенностью или модным увлечением, сегодня прекрасно работает и у нас. Как именно, знает Александр Волох — командир моего отделения, а сегодня тренер и участник проекта общественной организации «Ривновага». Он тоже говорит о серьёзном дефиците информации: «Почти на каждом тренинге звучит: что вы вот приехали, сейчас будете в моей голове копаться, что-то менять, а я потом что делать буду?»
«Начинаешь рассказывать, что мне твоя голова даром не нужна, я тебе расскажу, что я себе сделал, что я для себя понял, хочешь — возьмешь, не хочешь — это твой выбор. До тех пор, пока человек не понимает, что ему это нужно, это бесполезно. Только собственное желание», — утверждает Александр.
«Мы представляемся, рассказываем, кого мы представляем, чья это методика и как мы научились, где и кто нас научил этой методике. Дальше начинаем с себя, говорим о том, кто мы и что мы прошли. В общении с бойцами срабатывает не столько то, что ты прошёл обучение, а то, что ты прошёл свой какой-то процесс. Я могу рассказать, где я был. Звание, должность, время, подразделение…», — объясняет Волох.
Задача тренера — дать человеку понять, что в любом случае он что-то приобрёл.
«Человек переживает свои стрессовые и шоковые ситуации, свою психологическую травму, и после этого события эмоционально он гол как сокол. У него ничего нет, только инстинкты, — объясняет Волох. — Он начинает что-то себе возвращать. И возвращается то, что нужно будет ему здесь. Память, эмоции, навыки, ощущения… И вот то, что он приобрел, можно использовать в обычной жизни. Не в той, где постоянные стрессовые и шоковые ситуации и можно легко «улететь», остаться в одних инстинктах, а здесь, где нормальная жизнь. Это не реабилитация, а скорее абилитация. Ведь мы не приводим человека в то состояние, которое было до того. Мы стараемся помочь жить сейчас, полноценно и комфортно рядом с близкими людьми в реалиях жизни».
Уровень травматизации тех, кто ждал кого-то с войны, по наблюдениям Александра Волоха, часто выше, чем у тех, кто воевал: «Потому что там стресс, когда стреляют, а в остальное время всё нормально. Или первый раз обстреляли, второй, а потом уже знаешь, куда и как спрятаться; посчитал, раз, два, сколько-там ещё прилетело — и всё. А тут это растянутое во времени состояние. Выход из подобного травмирующего опыта к привычному состоянию, если всё нормально и благоприятные условия, около трёх лет. Просто нужно время для естественного процесса выхода. А 4-5 месяцев — это минимальный срок, когда врач, наверное, может диагностировать ПТСР. Если долгое время после службы проявляется тревожность, флешбеки, любые отклонения, не единичные. Вот тогда точно — к доктору».
Психологической поддержкой бойцов АТО, кроме общественной организации «Ривновага», в Харькове занимаются ещё несколько проектов — ОО «Побратимы», БО «Сердце воина».
Со специалистами последней работал участник АТО Александр Попов. Он долгое время не мог говорить о пережитом открыто. Курс психологической помощи, по его мнению, серьёзно ему помог. Но до сих пор война даёт о себе знать — приходит во сне:
«Когда я ехал на последний этап реабилитации, до этого мне снилось, что я попадаю в плен. Перед крайним выездом снится, что мы с «Сусликом» из плена смылись. С нами был «Донбассовец», призёр Украины по кольцевым гонкам на мотоцикле, и вот мне снится, что мы на «харлее» с ним смылись. И я считаю, это был выход. Позже ещё снилось. Но захожу и выхожу. Не в плен. На боевое, с трудами, проблемами, с боями, но всегда выхожу».
***
Система психологической помощи сегодня может называться системой только авансом. Но это вовсе не означает, что у нас нет ресурсов для решения задач любой сложности. Единственные непреодолимые препятствия — это, пожалуй, наплевательское отношение к своему здоровью и конкуренция с традиционным «гранёным психологом». Крайне важно знать не только о приёмах первой медицинской помощи на фронте, но и на службе, и по возвращении домой иметь представление о базовых знаниях психологической помощи, найти «своих» психологов и приглядывать за сослуживцами. И всё будет хорошо.