Ленин и пустота

Ленин мёртв и повержен. Но дух его отбрасывает длинную тень на площадь Свободы. 

Городские власти объявили конкурс на замещение вакансии. Пустое место из-под Ленина непривычно, как пятно обоев на выцветшей стене, где висел портрет лысого дедушки с кепкой. Портрет однажды сорвался да разбился, и теперь нужно спешно замаскировать пустоту. Вызываются рабочие, обдираются обои, сбивается лепнина, срываются половицы, по узким пролётам лестницы, кряхтя, грузчики тащат рояль…

Страсти «по Ленину» можно было бы объяснить неравнодушием харьковчан к облику города, но это слишком лестное и не до конца правдивое объяснение. В Харькове рушатся или уродуются десятки, а может и сотни исторических зданий и объектов. Но беспокойство и полемику (хотя это слишком толерантное название для простого срача) вызывают не все «проекты». Вялый протест против строительства храма Жен-Мироносиц в сквере у Зеркальной струи. Сдержанное недоумение в адрес реконструированного здания Исторического музея. Ликование по поводу обновлённого парка Горького.

Последней баррикадой была вырубка в Лесопарке. Мы помним, чем закочилось противостояние: широкой улицей с идеальным асфальтом.

Признаюсь, положа ногу на ногу, есть один пункт, в котором я совпадаю с харьковским городским головой. Нелюбовь к общественным слушаниям. Всегда формально соблюдающая законы, мэрия volens nolens слушания проводит. Со скрытым мстительным чувством: так провинившийся зять наблюдает за скандалом между женой и тёщей.

Даже самый благосклонный наблюдатель не назовёт такие «обсуждения» общественной дискуссией. Из последних примеров — столичный драмтеатр на Подоле. В сетевой терминологии обычно 1-2-дневный цикл выглядит так: разгон вентилятора — наброс — разлёт — затухание.

Громких, убеждённых и убедительных, драматически выразительных, эффектно сформулированных мнений — миллион. Компетентных — единицы. И они утонули.

Мне довелось проводить опрос у стройплощадки в центре площади: что харьковчане хотели бы видеть на месте Ленина? Я знаю цену этим опросам (от настоящих соц.исследований они отличаются, как пожар от костра), но это всё ещё популярный у заграничных медиа жанр. Диапазон мнений был предсказуемый — можно было даже не трудиться выходить на площадь: фонтан-скамейки/какой-нибудь памятник/Ленин.

Никто не сказал: пусть останется как есть — без ничего. Даже приятно быть в абсолютном меньшинстве. 

А если бы опрос проходил по всем правилам науки социологии или, не дай Бог, городской референдум провели, лидером была бы шашлычная или золотая загогулина с православным привкусом. Очень похожая на ту, которую прочат в заместители Ильича. И если её таки водрузят, город будет гордиться и селфиться. Условный город, люди, большинство.

Смирятся профессионалы. Привыкнут оппозиционеры. А через несколько лет, глядишь, и встречу назначат под «ангелом-столпником».

Это нормально, оценивать проект или нововведение сообразно собственному вкусу. Это потому и называется вкусовщиной. Есть, наверняка есть люди, которым не нравится Госпром и конструктивизм в целом. Ок. Но сколько таких, кто вообще не знает, что это? И как это велико и ценно?!

О том, что утрату Ленина на площади не стоит восполнять, я говорила с Максом Розенфельдом, архитектором и преподавателем, лектором и экскурсоводом, знатоком и ценителем Харкова. Этот приём называется «подпереться авторитетом».

Проблема ведь не в том, что проект, который мы видим (фейковый он или нет), — противоречит всем законам изобразительного искусства и здравого смысла, безвкусен и попросту уродлив, а в том, что не стоит вообще ничего ставить на этом месте. Так?

Розенфельд: Это моё мнение — архитектора и человека. Из уважения к мастерам, которые 90 лет назад построили Госпром, Дом проектных организаций — да ко всей этой истории нужно проявить уважение! Самое лучшее проявление уважения — это невмешательство.

С другой стороны, инициаторы проведения такого конкурса говорят: «Надо ж посмотреть. Могут же быть интересные предложения, о которых стоит поговорить». И они правы. Это действительно тема для обсуждения.

Но я склонен считать, что любое решение, любое действие сейчас — будет скоропалительным и поспешным. Испортить чем-то скороспелым очень легко.

У нас есть объект уникального масштаба, уникальное явление. Нам в этом смысле повезло. Не всем городам Украины, даже Европы так повезло. И отношение к этому должно быть соотвествующее.

Консервация и сохранение — это ведь разные вещи?

В терминологии непрофессионалу сходу разобраться очень сложно. Есть реставрация, есть реконструкция, есть консервация, есть мемориализация. Разные термины описывают разные вещи. Отношение к ним очень разное, и внутри профессиональной среды есть споры: что с этим правильно делать, как правильно относиться. Заморозить, консервировать, оставить в том виде, в котором есть…

Тогда мы упрёмся в вопрос — вернуть Ленина.

Речь не об этом. Есть подлинный архитектурный вид, и его надо сохранить… Представим Колизей. Он разрушен. Можно сказать: «А давайте восстановим его в том виде, в каком он был при Веспансианах!» Это будет нормальная реставрация, даже с элементами реконструкции, потому что мы привнесём технологии XXI века в технологии І-ІІ веков. Восстановление в том виде, в котором он, по идее, должен быть. Это звучит нелепо, да?

Да. И кондиционер повесить.

Ну, если его правильно установить и спрятать — это никого не будет смущать. Его не будет видно, но зато там будет всегда свежий воздух.

Это будет уже другой объект.

Это называется реконструкция. Вмешательство с улучшением, исправлением, изменением каких-то характеристик. Консервация — это буквально: консервировать, заморозить. Сохранить, как оно есть. Колизей — он консервирован. Это очень дорого, требует научного подхода.

В той же Италии, которая вообще один сплошной музей, сегодня очень сложно работать архитектору из-за принципа невмешательства. «Не навреди». Любому проекту предшествует вот такой толстенный том подробнейшего исследования…

Да, но там человек не может кран в доме поменять, не говоря про белое пластиковое окно, если живёт в «объекте культурного наследия». Речь не только о произведениях искусства или памятниках архитектуры. Даже в бытовом смысле — многовековая традиция почтения и сохранения. А мы убрали «Пятерых, несущих холодильник из ломбарда», убрали «Памятник банановой республике» с бывшей площади Розы Люксембург, убрали Ленина… Всё это были разные процессы, по-разному организованные и воплощенные.

Понимаете, однозначного ответа нет! Даже у профессионалов. Потому что любой город живёт, и в нём неизбежны изменения. Появление Эйфелевой башни в Париже вызвало колоссальное противостояние. В первую очередь профессионалов. И любой масштабный процесс в Париже вызывает сильнейшее противодействие.

Заморозить всё в определенном виде — тоже не выход! Это тоже неправильно.

Но есть вещи, которые действительно уникальны. И к ним лучше не прикасаться. В данном случае мы слишком легко можем навредить, поспешно сделать глупость. 

Как канонизация. С момента смерти должно пройти определённое время. Сменится несколько поколений — и тогда будем решать: зарастёт оно травой, посадить там дубы или поставить золотую загогулину.

Тоже нет. Мое личное отношение. Это место — сформировавшееся произведение искусства. Выдающееся. К нему отношение должно быть соответственное. К нему нельзя относиться как к холсту, на котором ты должен что-то дописать.

Я имею ввиду, что не нам принимать решение — «что вместо Ленина».

Да не надо никаких решений принимать!

Кто должен принимать решение по поводу шедевра какого-нибудь художника? Он его сам уже принял, он уже создал то, что хотел. Почему мы должны добавить своё слово к произведению автора? Нам или не нам — никому не надо принимать это решение.

Даже равный по таланту мастер должен сказать: «я в этом участвовать не буду». Это нормально, уважительно по отношению к коллеге. Автору хочется сказать что-то свое, самовыразиться? Если он нормальный автор — он создаст своё, другое. Не надо лезть в чужую работу.

Но такая дискуссия возможна только с тем, кто принимает решение, с заказчиком. В данном конкретном случае это невозможно в принципе.

В данном конкретном случае есть две составляющие: политическая и профессиональная. Мнение профессионала в данном конкретном случае должно быть — «я в этом участвовать не буду». Я говорю не о политической, а о профессиональной позиции. Профессионал не вмешивается в чужую работу.

По условиям конкурса, объявленном городским советом, речь идет о том, чтобы вернуть клумбе, скверу первоначальную форму, а новый памятник (или что это будет) установить в центре.

Было несколько идей, как должна выглядеть площадь, — и они были разные. Композиция принимала разные формы, центр композиции смещался. Это могло быть место, где был памятник Ленину. А могли быть две разграниченные части — круглая и прямоугольная части площади. И на протяжении жизни этого места было так, так и так. Это как годовые кольца, страницы его жизни.

Значит, у этого места такая судьба, такая биография — меняться.

Не надо ничего менять! Оставить в покое и не трогать!

А Ленина стоило убирать? Ведь он был частью — и значительной — композиции.

Опять же, есть профессиональный и политический подход. С точки зрения профессиональной памятник был хорош. Памятник был удачно расположен, композиция была удачная. С точки зрения политической — да, конечно, его надо было убирать. Безусловно, его нельзя было оставить.

Есть мнение, в частности, Лев Рубинштейн выступает за то, что вообще никакие памятники трогать нельзя. Вот нельзя — и всё. «Историзм, историческая память».

У памятника есть разные функции. Если это место увековечивает память о чём-либо, является напоминанием, упоминанием (от слова «память») о чём-то — это одно. Например, в Мюнхене на Одеонсплац есть кровавый след — гранитный кровавый след. Это — памятник жертвам пивного путча, первым немецким фашистам фактически. Но это – память этого места. Нужен ли он? Немцы считают, что нужен. Это не увековечивание, не возвеличивание, не прославление. Это — память.

Есть другая функция — художественная. Когда памятник — художественное произведение, скульптура. Он является не столько памятником, сколько актом художественного творения. И тут возможен даже контр-смысл. Люди могут забыть, кто это, с чем это связано. Его воспринимают как абстрактную фигуру. Многие античные памятники, римские, поставлены жутким императорам — тиранам, деспотам и самодурам. Кто об этом помнит?

И наконец есть памятник — элемент городской среды, смысловой акцент. И в истории с «холодильником», и в истории с Лениным речь идёт не о том, что это было, а какое место оно занимало в системе города.

Конечно, в Украине (и не только в Украине) было очень много неинтересных, шаблонных памятников. Специфических, странных. Их художественная ценность зачастую никакая. Грубо говоря, их не жалко. Были вещи, имеющие художественную ценность. И если хочется лишить их памяти, но сохранить как произведение искусства, самый простой способ — это отрыв от контекста. Воспринимать этот объект как абстрактное, чистое искусство. Это возможно. Для этого даже существует определённый метод. И в нашем городе он прекрасно работал. Это — так называемая вульгаризация. Когда вместо «Памятника провозглашению Советской власти в Украине» он стал называться «Пятеро, несущие холодильник из ломбарда».

Десакрализация.

Десакрализация, вульгаризация. И всё! Это — уже не объект поклонения. Это городской мем. «Мужик с кепкой», «Памятник ботинку». Вульгаризируя, его лишают культа почитания. Но это не отменяет его художественных достоинств. Если они есть. Если эта вещь интересная, выразительная, представляющая художественную ценность — она её лишиться не может.

Если же речь идет о памяти, то… Госпром — это лучший памятник! Это памятник смелости, таланту мечтателя. Напоминание о том, что нужно мечтать, не бояться, решаться. Какие ещё смыслы туда можно внести? Это место уже наполнено огромным смыслом! Новые смыслы на его фоне будут восприниматься мелко.

Есть заказчик. В данном случае это — городская власть. Есть профессиональная среда, в которой бурлит дискуссия. Должна ли в этом процессе участвовать «общественность»?

Нет. Нет! Это мое мнение. Я рискую получить… негативную реакцию. Но. Архитектура — вещь, которая недемократична сама по себе. Как и любые большие проекты вообще. Должна ли общественность принимать участие в обсуждении диагноза и методов лечения пациента? С одной стороны, да — это ведь жизнь и здоровье самого пациента. Или всё же стоит отдать это на откуп врачу-профессионалу? А если вы не доверяете мнению врача — надо менять врача. Ведь если больные будут вмешиваться в лечение, вряд ли это приведёт к выздоровлению.

Конечно, и у врача, и у архитектора, и у любого профессионала… должна быть совесть. Он должен понимать, что действует не ради себя. Медицина — не ради врача. Архитектура — не ради архитектора. Педагогика — не ради учителя. А ради детей, пациентов — людей, а не архитекторов.

Единственный эффективный правильный подход — это совесть, которая не позволит врачу/архитектору/педагогу сделать безобразие. Не страх Божий, хоть и пафосно это звучит, а любовь Божия. Это должно быть внутреннее чувство, внутренние профессиональные критерии.

Я уверен, что кто-то из читателей отреагирует, что «вот, архитектор чванливый…».

И отреагирует ведь.

Но это — манипуляция. Церковь, общественность, активисты — всегда знают и всегда будут рассказывать, как надо правильно. А те, кто по-настоящему понимают, они промолчат, не ввяжутся в бесмысленный спор.

А ведь это вещи, которые демократическим путём не решаются вообще. Они решаются профессионализмом и совестью.