Жена Дадина: «Ильдару важно не быть трусом»

Я познакомилась с Ильдаром Дадиным в апреле 2014 года. Увязалась за группкой российских оппозиционеров, приехавших в Харьков узнать, чем живёт постмайданный украинский восток. Спокойный, уверенный и дружелюбный — таким было первое впечатление об Ильдаре. 

Мы продолжали общение по Skype, обменивались новостями через Facebook. Вспоминая ту прогулку по Сумской, сложно осознавать, что теперь Ильдар — в колонии, отбывает наказание по политическому делу. 

• Ильдар Дадин участвовал в одиночных пикетах в защиту обвиняемых по «Болотному делу», выступал в поддержку Алексея Навального и его брата Олега, против агрессии РФ в Украине. Акции не были согласованы с властями Москвы, Дадина несколько раз привлекали к административной ответственности. В 2015 году Басманный суд Москвы приговорил Дадина к трём годам тюрьмы (позже Мосгорсуд снизил срок до 2,5 лет — ред.) по новой в Уголовном кодексе РФ статье 212.1: «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования». Правозащитный центр «Мемориал» признал Дадина политзаключённым, статью 212.1 правозащитники считают антиконституционной.

1 ноября издание «Медуза» опубликовало письмо Ильдара Дадина жене Анастасии Зотовой из сегежской ИК-7, в котором он рассказал о пытках. 

«11 сентября 2016 года ко мне пришел начальник колонии Коссиев с тремя сотрудниками. Они вместе начали меня избивать. Всего избивали за этот день четыре раза, по 10–12 человек одновременно, били ногами. После третьего избиения опустили голову в унитаз прямо в камере ШИЗО.

12 сентября 2016 года пришли сотрудники, сковали мне руки за спиной и подвесили за наручники. Такое подвешивание причиняет страшную боль в запястьях, кроме того, выкручиваются локтевые суставы, и чувствуешь дикую боль в спине. Так я висел полчаса.

Потом сняли с меня трусы и сказали, что сейчас приведут другого заключенного и он меня изнасилует, если я не соглашусь прекратить голодовку. После этого — привели к Коссиеву в его кабинет, где он в присутствии других сотрудников сказал: «Тебя еще мало били. Если я отдам распоряжение сотрудникам, тебя будут избивать гораздо сильнее. Попробуешь пожаловаться — тебя убьют и закопают за забором». Потом избивали регулярно, по несколько раз в день. Постоянные избиения, издевательства, унижения, оскорбления, невыносимые условия содержания — всё это происходит и с другими заключенными».

С момента публикации письма прошла неделя. 1 ноября «Новая газета» сообщила, что в Федеральной службе исполнения наказаний признали применение силы к Дадину, отметив, впрочем, законный характер действий своих сотрудников. Спустя два дня ФСИН официально заявила: «По результатам обследования травматических повреждений и их последствий, а также иных патологических состояний, требующих оказания медицинской помощи, у Дадина И.И. не установлено».

Следить за делом Дадина пообещала омбудсмен Татьяна Москалькова — она посетила колонию ИК-7 и поговорила с осуждённым. На встрече с сотрудником аппарата омбудсмена у Дадина случился припадок, похожий на эпилептический, хотя раньше такого с Дадиным не случалось. Врачи колонии заподозрили осуждённого в симуляции, сообщил телеканал «Дождь». Адвокат Дадина в интервью «НГ» подчеркнул: «Ильдар никогда не был замечен в каких-то симуляциях. Это человек, который стоит за правду и справедливость. Это для него самое важное».

Чтобы прояснить детали, я связалась с женой Ильдара Дадина Анастасией Зотовой. За последнюю неделю она дала десятки комментариев и интервью. Разговор с корреспондентом «МедиаПорта» — один из многих, но он важен тем, что освещает историю Ильдара здесь, в Украине, в защиту которой россиянин не раз выходил на улицу.

***

В письме Ильдар написал: «Я не прошу меня отсюда вытаскивать и переводить в другую колонию…». Как Вы оцениваете это решение?

Оно вполне понятно. Вот сейчас Ильдара, скажем, увезут в другое место, и другие заключённые останутся в опасности. Интерес к колонии утихнет. Всем будет безразлично, пытают там или нет. Я бы, конечно, хотела, чтобы Ильдара перевели в другую колонию. Что касается других заключённых, я продолжу защищать этих людей от пыток, раз уж мы взяли на себя ответственность за их жизни. Мне, безусловно, легче будет бороться, если Ильдар окажется в безопасности. Потому что сейчас я хожу как живой труп — я всё время думаю о том, что происходит с моим мужем, я засыпаю с этой мыслью и просыпаюсь с ней. 

Верите ли Вы омбудсмену Татьяне Москальковой?

Татьяна Москалькова была первым человеком, которому я позвонила утром 1 ноября. Она сразу взяла трубку и обещала разобраться в этой истории. Мало того, что она попросила местных правозащитников туда приехать, она ещё и сама туда приехала. Я очень надеюсь, что омбудсмен сможет помочь Ильдару и что с её помощью прекратятся пытки.

Я читала, что после того, как в этой колонии находился Ходорковский, там стали лучше обходиться с заключёнными.

Я тоже слышала об этом. Но вполне возможно, что после того, как Ходорковский вышел, интерес к колонии пропал, и старые порядки вернулись. Понятно, что бесчинства можно творить тогда, когда о них никто не знает. Сотрудники ФСИН же не могут открыто заявить: «Да, мы садисты, мы пытаем людей». Они делают вид, что они такие демократичные, милые, прекрасные. Не зря же сейчас в государственных СМИ появляются репортажи про колонию ИК-7 в духе: «Это такая прекрасная колония, мы бы сами тут жили!»

Как Вы искали Ильдара?

Когда Ильдара перевели из Москвы, мы пытались выяснить через ФСИН, где он. Потом он прислал письмо, датированное 1 сентября, в котором писал, что его этапировали и что он в Вологде. Благодаря этому письму я вышла на контакт с Вологдой, где мне рассказали, что его перевели в Карелию, в колонию ИК-7.

В ИК-7 эту информацию подтвердили. ФСИН об этапировании не сообщала, хотя по закону должна. Если бы письмо Ильдара из Вологды затерялось, мы вообще не представляли бы, где его искать, где он находится.

Ильдар смог передать данные адвокату, потому что он доверял ему и знал, что я сделаю всё, чтобы их предать гласности. А как быть другим заключённым, которые не уверены в своём адвокате, которые не могут связаться с родственниками? Или даже, например, они жалуются родственникам, а тем некуда обратиться? 

Люди, которые там сидели, не имели возможности пожаловаться, их запугивали, как и Ильдара. Мне кажется, начальник колонии сейчас кусает ногти. Я очень надеюсь, что это приведёт к его отставке, к дисциплинарным взысканиям и к уголовному делу. Надеюсь, что оно будет открыто не только против него, но и против остальных сотрудников колонии — избивало ведь несколько человек одновременно. Для прекращения пыток в этой колонии необходимо, чтобы все эти люди были уволены и понесли наказание. 

Вы верите выводам врачей?

Смотря каких врачей. Его уже осматривали две бригады. Первая — сегежская. Она не нашла у Ильдара никаких синяков, тогда как сотрудники ОНК увидели у него кровоподтёки. То есть понятно, какая квалификация и чего ждать от них. Потом, когда стало известно про эпилептический припадок, Ильдара повезли в Петрозаводскую городскую больницу. Там ему сделали МРТ, но сказали, что причина появления эпилепсии неясна.

Непонятно также, какая квалификация у этих врачей — я знаю, что эпилепсия может появиться из-за ударов по голове. Ильдара нужно срочно госпитализировать, а ему не оказывают никакой помощи. Местным врачам я вообще теперь не доверяю. Сейчас к нему должен поехать независимый эксперт. Я даже поговорила с этим врачом. Фактически, его приезд — единственная надежда. Только хороший специалист сможет определить, необходимо ли срочное лечение. Я очень переживала, я хотела, чтобы приехал лучший врач. Надеюсь, что он доберётся до колонии, выяснит, что с Ильдаром. Эпилепсии у него никогда не было. 

Шумиха вокруг письма Ильдара спала. Как, по Вашему мнению, будут дальше развиваться события?

Я надеюсь, что на эту историю обратят внимание европейские дипломаты и международное сообщество. Мы, гражданское общество России, мало что можем сделать в этой ситуации. Это как говорить надсмотрщикам, держащим нас за горло: «Ой, не убивайте нас, пожалуйста». Нас можно игнорировать, нас можно задерживать и сажать. У нас нет сил и шансов освобождать товарищей из подобных условий. Вот сейчас, предположим, пройдёт какая-то проверка из Следственного комитета. Заявят: «Нет-нет, такого никогда не было, всё в этой колонии замечательно, Ильдар всё наврал». И оставят его там, а мы ничего не сможем с этим сделать — проверка-то прошла.  Необходимо, чтобы международное сообщество обращалось к властям России, что нужно прекратить пытки и спасти политического заключённого, который безо всякой вины попал в тюрьму. Если международное сообщество будет постоянно говорить о сложившейся ситуации, это окажет большее влияние, чем мы, граждане России.

В украинских СМИ не так много пишут об Ильдаре. Вас это задевает, учитывая, сколько раз он выходил на протестные акции в поддержку Украины?

Можно сказать, что да. Я бы хотела, чтобы про этот вопиющий случай писали вообще везде. Если люди ужасаются, когда слышат про Северную Корею, то, думаю, можно ужасаться и тогда, когда слышишь про российские тюрьмы. Европа, которая постулирует себя как защитника прав человека, должна в эту историю вмешаться. Ильдар всегда поддерживал Украину, за это он, возможно, и сидит. К примеру, в его уголовном деле содержатся указания на то, что он был на Майдане, что у него была найдена «визитка Яроша», что он был при задержании в «символике украинской хунты» — в скобочках «футболка с Тарасом Бульбой». Какое отношение Тарас Бульба имеет к хунте, сложно сказать, но следователи у нас мыслят именно такими категориями. И я не понимаю, почему за него не вступаются те люди, за которых вступался он сам.

Что бы Вы ответили людям, которые на известие о пытках спрашивают: «Ну и чего он в итоге добился?» И почему Ильдар принял решение не уезжать из России, несмотря на угрозы возбуждения уголовного дела?

Я проводила пикеты, рассказывая про Ильдара. На эти пикеты подходили россияне, которые любят Путина и считают, что в стране всё хорошо. Развивался наш диалог примерно так. «Вот вы, враги народа, тут пикетируете!», — говорили мне. Я отвечала: «Меня зовут Настя. Я всю жизнь прожила в Москве. Я училась в МГУ имени Ломоносова. Я пишу кандидатскую. Это мой муж, он сидит в тюрьме и его пытают». Я рассказывала, за что он сидит в тюрьме, я рассказывала, как я получила это письмо, я рассказывала, как другие люди, сидевшие в этой колонии, подтверждали факты пыток. И поначалу люди не верили, а под конец говорили: «Всё будет хорошо, не беспокойтесь».

Речь идёт не о том, чего Ильдар добился, а о том, что его сейчас убивают. 

Действительно, ещё до того, как на Ильдара завели уголовное дело, ему угрожали и говорили: «Уезжай из страны». Мы обсуждали эту возможность. Но он сказал, что не может уехать — так будет чувствовать себя трусом. Он хочет жить в этой стране, потому что это его родина. Ильдару важно не быть трусом, не бояться, не показывать свой страх, в любой ситуации сделать всё возможное, чтобы остаться человеком. Даже в этом письме он говорит, что готов пожертвовать жизнью ради того, чтобы других перестали пытать.

Как Ильдару могут помочь украинцы?

Я предлагаю иностранным гражданам отправить по электронной почте письмо в карельскую ФСИН с требованием провести расследование по факту пыток и наказать виновных. Понятно, что ФСИН будет покрывать тех людей, которые совершали эти преступления. Однако, чем больше внимания будет у этой истории, тем больше вероятность того, что в определённый момент они для себя решат: лучше посадить десяток садистов, чем выглядеть самим садистами в глазах международного сообщества.

Ещё важно привлечь внимание собственных властей. Мы, гражданское общество России, пытаемся коммуницировать с властями, но это происходит с позиции слабости, потому что мы как раздавленная гусеница под сапогом. Если это будут делать правительства других стран, диалог будет уже на равных. Без международной помощи ничего не получится. Все люди, осмелившиеся пойти против системы, будут уничтожены. Нас мало и нас можно игнорировать.

Если и международное сообщество будет молчать, в России поймут, что пытать можно и что никто не может на это повлиять. Поэтому сейчас нужно как можно больше привлечь внимание международных институций. Может быть, украинский омбудсмен сделает заявление. Или украинские власти. Это важно, это будет показателем того, что народу Европы не наплевать на то, что происходит в российских тюрьмах и что подобное не может происходить незаметно.

Допускаете вероятность того, что Ильдара освободят досрочно после этой истории?

Я пока даже не надеюсь на это. Сейчас для меня главное, чтобы он выжил. Я не знаю, оправят ли его в больницу, будут ли переводить в другую колонию и выяснять, из-за чего появилась эпилепсия. Я не знаю, грубо говоря, доживёт ли он до конца месяца. Если государственные СМИ в сюжетах о нём начинают говорить, мол, вот, Ильдар Дадин склонен к суициду, понятно, к чему это приведёт. Сначала нам говорят, что он склонен к самоубийству, потом скажут, что он сам вскрыл себе вены. Я очень боюсь такого исхода. Думать о том, чтобы он вышел досрочно, это как думать о том, что сейчас ангел спустится с неба и даст мне райские яблоки — настолько невероятным это кажется. Я не знаю, что я могу противопоставить системе, которая готова уничтожить любого, кто пошёл против неё.

Хочется сделать больше. Потому что если с ним что-то случится, я себе не прощу. Я буду считать, что я сделала недостаточно. 

Фото на главной — со страницы Ильдара Дадина в Facebook, автор фото — Александр Барошин.