Долгая дорога из плена «ДНР»

«Немедленно освободить всех заложников и незаконно удерживаемых лиц», — гласил пункт 5 протокола по результатам консультаций трёхсторонней контактной группы в Минске 5 сентября 2014 года. Для харьковчанина Алексея Кириченко, попавшего в плен незадолго до подписания этого протокола, «немедленное» освобождение не наступило до сих пор.

Она говорит очень тихо, подчёркнуто спокойно. Старательно избегает имён, особенно когда говорит о тех, «кто с той стороны» — охранниках, комендантах, «ДНРовцах», волею случая оказавшихся в соседней камере. Лилия часто замолкает, стараясь сдержать слёзы или подбирая нужное слово. Она точно оценивает его: «А не навредит ли оно Лёше? А тому, кто рассказал, где он? А тому, кто передал от него весточку?».

На вопросы о том, пыталась ли она добиться встречи с мужем или освободить его за выкуп, только качает головой: «Следующий вопрос».

Она оживляется буквально на несколько секунд только тогда, когда вспоминает о нём «довоенном».

«Да, он — философ! У него шикарные сказки и очень красивые стихи. И сейчас некоторые стихи… звучат очень в тему…», — вспоминает Лилия. 

До войны Алексей был частным предпринимателем. Обслуживал кофейные аппараты.

—  Почему он решил пойти на фронт? Он же совсем невоенный человек, — спрашиваю её. 

— Мне кажется, это что-то очень правильное, мужское — защищать свою территорию. Он сказал: «Я так не могу, смотреть, что происходит, и непонятно, какие обороты это может принять. Я иду тренироваться».

— Вы не пытались его отговорить, удержать как-то?

— У меня есть теория, что если пресечь правильные мужские порывы, ты не получишь мужчину как результат. Для меня было важно, что он принимал какие-то мои специфические особенности, сложности характера. И когда он это проговорил, я поняла, что это та же самая штука. Я могу высказать какое-то своё желание, своё нехотение справляться с ситуацией, которая может оказаться тяжёлой, да просто элементарный страх потери. И загоню его в ситуацию, когда он в итоге всё равно пойдёт, но будет мучиться из-за того, что я его не поддержала и он причиняет мне боль своим выбором. Либо же, если он не пойдёт и останется со мной… Знаете, был какой-то момент, когда я поняла, что его уже нет здесь. Он не здесь. Он, находясь территориально здесь, — весь там, в том, что там происходит. А если его здесь нет… Как я могла его отпустить? Отпустить что? Тело?

Алексей ушёл добровольцем на фронт в августе 2014-го. Служил разведчиком при штабе АТО. Воевал на Саур-Могиле. После поражения выходил из окружения в Волновахе, но попал в плен на блокпосту неподалёку от Старобешево.

О том, что муж в плену, Лилия узнала от российского фотографа Марии Турченковой. Она рассказала, что Алексей жив и просил передать, чтобы Лиля о нём не волновалась.

— Сразу же, как только мне сказали, где он находится, я отзвонилась на горячую линию СБУ, связалась с группой Рубана (Владимир Рубан, руководитель центра освобождения пленных общественной организации «Офицерский корпус» — авт.), и буквально через 2-3 дня в Facebook был опубликован самый первый список пленных. С того момента Алексей всё время в списках находящихся в плену. Увы, до сих пор, — говорит Лилия. 

«В самом-самом начале, в 2014-м году была не очень понятная для меня ситуация, когда поступили звонки… представители официальной власти считают, что он должен находиться уже здесь… Я позвонила на «горячую линию» в администрацию президента и задала вопрос, в каком он статусе и что известно им. Меня очень обрадовали, что он освобождён. Если бы не моё чёткое знание его местонахождения и очень лёгкий способ связи — городской телефон, который можно было набрать, и спросить у представителей «ДНР», скажите, пожалуйста, такой-то такой-то в данный момент находится у вас? Они подтверждали — «у нас» и передавали ему трубку. Потом мне пояснили, что это человеческий фактор, что кто-то где-то напутал, списки по какой-то причине не обновлены. Это был очень неприятный момент», — вспоминает она.

Но тяжелее всего, вспоминает Лиля, было в ноябре-декабре. Почти два месяца прошли в неизвестности. Алексей пропал, и она никак не могла узнать ни где он, ни что с ним.

— Его вывезли в начале ноября из одной точки, а из той точки, куда как было сказано, он должен был быть доставлен, шёл ответ: «его нет», и это длилось до последних чисел декабря. Все звонки, все попытки обращаться к официальным представителям «ДНР», неофициальные попытки разыскать его через волонтёров, находящихся в Донецке, — везде поступала информация, что такого нет.

Все успокаивали, что это ещё ничего не значит. Мало ли, может, он в каких-то местах не очень известных, у каких-то командиров. Разные были версии. Тогда появились публикации о вывозе в Россию и продаже в рабство в Чечню. Жутко тяжеленные были дни, говорит Лилия. 

«Тогда как раз я обратилась к Васильевой (Елена Васильева, российская правозащитница — авт.), сделала запрос по Лёшкиной тематике. Об определённых пунктиках я умолчала, чтобы понимать, насколько она проинформирована. Но ни слова больше, чем указала я, никаких дополнительных данных у неё не звучало. Попытка выйти на личную связь с ней не удалась. Лёшка появился в её списках (украинских пленных, вывезенных в Россию — ред.), но его не вывозили в Россию. С одной стороны — вроде спокойствие, что это неправда. С другой стороны, его же нет здесь, где он — непонятно. Сбрасывать со счетов ничего нельзя было, поэтому поднимала всех знакомых, правозащитников, к которым можно было достучаться. Очень большое участие в этой истории принимал Борис Захаров (харьковский правозащитник — ред.). Он обращался к своим связям, к своим друзьям в Москве, к адвокатам, чтобы получить информацию из российских СИЗО», — рассказывает жена украинского военного. 

Наконец ей удалось установить местонахождения Алексея: 

«Сейчас он содержится в бывшем здании Донецкого СБУ, так называемая «избушка». Сейчас я спокойна хотя бы из-за того, что знаю, где он. В «избушке» чётко дана команда: физически бить — запрет, морально давить — запрет», — говорит Лилия. 

Сейчас Алексею разрешают звонки родным. Раз в неделю по 5 минут. По сравнению с тем, что было, — часто. Лиля признаётся, что держится во многом благодаря этим звонкам: 

«Лёшкина поддержка очень сильная. Он всегда спрашивает «Как ты? Нужны ли тебе деньги? Как ты справляешься? Я молюсь каждый раз, чтобы тебя окружали люди, которые смогут о тебе позаботиться и тебя поддержать».

— Вы знаете, в каких условиях он содержится?

— Да.

— Он рассказывает?

— Он — нет. Если слушать только его, то он живёт в шоколаде-малине, где всё хорошо, где у него всё в порядке. Можно сесть и представлять, что он в командировке, какой-то странной, конечно, затянувшейся и я, наверное, должна радостно витать в облаках. Он делает всё, чтобы поберечь близких.

«Первое моё великое потрясение было, когда я осознала, что не понимаю, в какой он обстановке, что происходит, когда ещё в самом-самом начале прозвучала такая фраза «знаешь, всё хорошо, вот только зубной щетки не хватает». Тогда я поняла, что то, как я себе вижу это здесь, не очень совпадает с тем, что там… Сейчас есть уже люди, которые вернулись и могут рассказывать, как там. И я понимаю точно, что они рассказывают либо про его камеру, либо про соседнюю камеру. Про ситуации, которые проживали они. И я точно понимаю, что какой-то частью это и его история тоже», — говорит Лилия. 

— Он постоянно находится в камере или должен работать?

— Слово «должны» не звучит в таком варианте. Как сами ребята говорят, и у Леши это тоже звучит, [работа] это отдушина. Был такой период, когда [все время был в камере] он говорил, что всё ничего, только день сурка — устаёшь. Работы разные. Ребята рассказывали, приехав сюда, это и разбирание аэропортовских завалов и отстраивание Донецка, уборка улиц. Не знаю, насколько привлекался конкретно Лёша к этим вещам. Было видео Шария: наши пленные восстанавливают церковь. Там он был.

— Он может вам писать, как-то передавать записки?

— Он как-то жаловался «Я тебе всё время пишу письма, а у меня их забирают». Но был период спокойный, и те письма, которые он сохранил, он передал в апреле. Это было столько боли. Нереальное количество боли, — говорит Лилия. 

«В письмах были такие моменты, которые оказывались за кадром. Ну, например. «У меня сегодня замечательный праздник, Новый год. Увы, я праздную его не с тобой. Мне удалось построить модуль и из обрывков фантиков подвязать на верёвочках бумажечки над батареей. Сейчас здорово. Сейчас я нахожусь в том месте, где есть тёплая батарея. Эти фантики от воздуха летают, и они мне напоминают бабочек. И я вспоминаю тех бабочек». Он пытался поддержать меня в этой ситуации. А я же не только вижу бабочек. Я к тому моменту уже знала, мне удавалось что-то узнать от звонящих, с кем они пересекались как-то. Конечно же, они меня успокаивали, что у него есть телогрейка и спит он не на голом полу, что всё хорошо», — вспоминает Лилия. 

Все ребята, которые были в группе Алексея и попали в плен, уже освобождены. За исключением его.

«Я не могу понять отягчающие обстоятельства именно в отношении Лёши, что в нём такого, ценного, чтобы так затягивать этот процесс?» — недоумевает жена. 

Может, потому что он идейный? Достаточно вспомнить его первое интервью в плену российским журналистам, заявления о том, что против Украины воюют кадровые русские военные, что это интервенция, что Донбасс — украинская земля и Украина сюда вернётся… 

«За весь этот период я такое количество разных ответов слышала о причинах. Все они — правда. И все они противоречивы. Я уже плюнула оценивать, что там на самом деле, потому что всё очень сложно. Плюс куча человеческих факторов, которые просто не вписываются ни в какую логику», — замечает на это Лилия.

«Да, у него есть идейность. Но у него она как-то больше идейность про человека… Один раз мы разговаривали по телефону. Он говорит, что чувствует, переживает: «Я сегодня всю ночь молился, чтобы если освобождали, то освобождали всех. Потому что самое жуткое, что может происходить, когда людей освобождают, их количество уменьшается, а ты не понимаешь, почему не всех на всех, почему вещи, декларируемые обеими сторонами, — одни, а действия — совершенно не такие, как звучат в заявлениях. И я понял одну штуку. Я не столько боюсь, что останусь последний, сколько, что заберут меня только одного, а ребята, с которыми столько прожито, это как семья. И кто-то из семьи останется в этом всём…»

«Вот в эту секунду я вспомнила, как мне кто-то из своих говорил, почему это не происходит. Я вспомнила эти слова, и мне захотелось взять маленький мешочек с песком, тюкнуть его и забрать», — признаётся Лилия.

— Но вы верите в то, что всё будет хорошо?

— Когда мне говорят «Всё будет хорошо», я отвечаю, что это функция по умолчанию встроенная. Самое важное — контролировать ситуацию, если что-то происходящее попытается сменить эти галочки, вовремя поставить их обратно. Однозначно… Однозначно всё будет хорошо. Однозначно Алексей вернётся домой. Вопрос только, сколько придётся приложить для этого времени и усилий. Будем жить, будем смотреть. 

Автор: Елена Львова для «Настоящего времени».