MediaPost on-line. София Майданская «In te speravi. Надеюсь на тебя»: мельтешение литературного процесса

Тенденция размежевывать «сучукрлит» и «современную украинскую литературу», которая начала прослеживаться, как только появились произведения «девяностников», постепенно и несправедливо приводит к исчезновению такого понятия, как «целостный литературный процесс». Создается впечатление, будто в отдельном культурном пространстве существуют тексты «сучукрлитовцев» с их нецензурной лексикой, драпом, пьянками и когнитивным диссонансом, а в отдельном – произведения современных украинских писателей с «вечной» проблематикой, написанные изысканным украинским языком и призванные формировать национальное сознание читателя. При этом «дешевой сенсационности», «идеологическим спекуляциям», эпатажу и ненормативной лексике первых противопоставляются «действительно духовные» произведения авторов второй группы (ради справедливости отметим, что противопоставляют их, кажется, не сами писатели, а составители аннотаций к книгам и рецензенты). Одним из произведений второй группы является новый роман Софии Майданской «In te speravi. Надеюсь на тебя», в котором, как отмечено в аннотации, писательница «старалась удержать в ладонях мельтешение текучего времени, которое оставляет в нашей памяти запах быстроутекающего весеннего цветения и горький дым погожей осени» и т. д.

Простыми словами, это очередной роман-воспоминание, типичный жанр как для сучукрлита, так и для современной украинской литературы. Однако в отличие от героев произведений молодых (и среднего возраста) авторов, которые вспоминают бурную студенческую (дворовую) молодость, большая часть воспоминаний персонажей Майданской касаются весьма экзотических места и времени – Буковины в период становления советской власти. Соответственно, странно было бы жаловаться, что «In te speravi» не возбуждает общих воспоминаний и сопереживаний широкого круга читателей (в этом роман уступает даже не менее поучительной «Эпизодической памяти» Любви Голоты).

Главный герой романа Богдан – мальчик из интеллигентной семьи; причем интеллигентной настолько, что кажется, будто его дедушка, бабушка и вуйчик сошли со страниц романов ХІХ века со своими воспоминаниями о прошлом и глубочайшими сентенциями вроде «каждой эпохе положена другая пара калош» (с. 23). В отличие от Богдана, любовь его жизни девочка Эва – дочь санаторийной медсестры с плохой репутацией любовницы советского офицера, которая к тому же гибнет в пожаре.

Уже этих беглых характеристик достаточно, чтобы скептически оценить «ландшафт Обещанной Земли детства», проанонсированный в аннотации. Лично меня всегда удивляли попытки некоторых авторов поэтизировать детство, в то время как уже давно доказано, что все неврозы и комплексы родом именно оттуда (собственно, именно поэтому больше доверяешь сучукрлитовскому пафосу деконструкции «поэтической сказки» детства). Создавая свою «сказку», Майданская время от времени оговаривается, например, в таких пассажах: «…Из бесцветной, закостенелой дороги, обволоченной ржавым проводом руин каменной стены, с нагроможденной кипы мраморных лавочек и разбитых статуй, с заплесневевших каскадов, затянутых каламутными бельмо, все отчетливее проступали сад и город, очень сильно похожие на веселые, усыпанные детьми брейгелевские пейзажи…» (с. 22).

Вряд ли можно назвать веселыми «усыпанные детьми» картины Брейгеля, как не назовешь радужным и детство главных героев, которое проходит среди таких же маленьких злобных карликов в не менее уродливом мире взрослых. За многословными хитросплетениями художественного языка романа прячутся смерть, страх, унижения, сиротство, которые главным героям приходится пережить в «Обещанной Земле детства», – и это позволяет идентифицировать поэтику романа как химерно-барочную, а не радостно-ренессансную и соответственно куда более близкую к постмодернистской эстетике сучукрлита, чем это могло бы показаться поначалу.

Собственно, язык романа парадоксальным образом демонстрирует эту близость: старательно стерилизованный от нецензурной лексики, максимально отдаленный от живой речи (не считаем вставных фрагментов из неопубликованных мемуаров доктора исторических наук С.А. Высоцкого – кстати, весьма познавательных с исторической точки зрения), перегруженный стилистическими конструкциями и пафосными красивостями, он так же сигнализирует о деформированном мировосприятии, как и матерная речь сучукрлита.

«Эва, не желаешь ли ты услышать, как звучат истинные голоса чернолаковых кратерисков и лекитов с Черкасщины, аутентичные песни красно фигурных пеликсов с Киевщины?» (с. 206) – приблизительно так выражаются главные герои; и где-то так – автор: «Между глиняными баобабами трипольских горшков Эва как будто растравливала: перебегая дорожками линейно-ленточной керамики, даже не замечала голода следящих глаз, она блестела коленками антропоморфных статуэток богини Кибелы, заполненных пшеничными зернами, пока не слилась с прозрачным силуэтом на широком лбу круторого быка, который нес украденную Европу в глубину скифских степей…» (с. 208). Это о посещении музея, и я даже не буду цитировать здесь сплошные эвфемизмы, с помощью которых описываются эротические сцены :).

Очевидно, такая искусственность должна бы противостоять эпатажности и свидетельствовать о глубокой философичности… Но если отбросить барочное «плетение словес», оставив только фабулу и «голую» образность, получим довольно банальную лав-стори с сомнительным хеппи-эндом на фоне когнитивного диссонанса :). Эва и Богдан, пройдя испытание разлукой, остаются вместе, и финальная сцена романа представляет нам их купание ню в лунной дорожке в компании… юного калеки-горбуна, который играет большим каучуковым шаром. Неожиданная, но вполне постмодернистская картинка.

Кажется, абсурдность окружающего мира выступает лучшим аргументом «за» целостность литературного процесса :).

София Майданская. In te speravi. Надеюсь на тебя. – К.: Факт, 2008.

Автор: Татьяна Трофименко.