MediaPost on-line. «All will be jazz»

Эти слова на обложке диска «Skhid Side Men» мне написал саксофонист Дмитрий Александров. Это единственный раз, когда я отошла от собственного принципа – «не брать автографов при исполнении». Это все джаз – джаз Александрова: безумно классный и настолько богатый по своему звучанию, что я не удержалась и отправилась к автору за памятной росписью.

Харьковчанин Дмитрий «Бобин» Александров – успешный украинский джазмен. Многим саксофонист может быть известен, прежде всего, как лидер джазового коллектива «Схід-Side». Вставку «Бобин» в имени получил, как сам признается, из-за банальной истории. Еще будучи студентом музыкального училища, Александров с товарищем увидел афишу о выступлении гитариста – с фамилией Бобин. Когда мимо проходили девушки, Дмитрий повернулся к одной из них, хлопнув по плечу, и произнес: «Привет, крошка, зови меня просто Бобин». «И все, с тех пор она приклеилась», – смеется саксофонист. На харьковский фестиваль джазовой музыки «Jazzper fest» Дмитрий приехал из столицы с квартетом.

– Дима, дело джаза для тебя – дело чести?

– Чести… Дело кайфа, не чести! Честь может быть мундира… А джаз… Он родился где? В борделе. Мужики с девчонками джага-джага делали, а там играл кто-то на пианино. Или все пьют – и джаз… Какое там дело чести! Это просто дело кайфа. Больше кайфа, чем чести. А потом это все «пертурбировалось» в более научную часть – интеллектуально-филармонически-концертную, я бы так сказал. Прежде всего, это – кайф!

– За этим кайфом ты приехал в Харьков. Давно не был в родном городе?

– Да вот летом был на «Печенежском поле»…

– Ну, это же не джаз-фестиваль был. Фольклорный, скорее…

– Нет, не джазовый. Нужен был фольк, вот мы Росаву (украинская певица – К.Т.) и повезли. А джазовые музыканты – самые продвинутые музыканты, скромно скажу (смеется). Вот и мы программу быстро очень сделали, причем песни Росавы переделали под свой лад. Правда, когда выходит на сцену какой-нибудь политик и говорит: «Сейчас выступит «Океан Эльзы», и нам получается еще 40 минут или 50 стоять на сцене, а толпа – уже готовая к «Океану Эльзы»… Ну а что сделаешь? Опять-таки, жизнь – есть жизнь. Нам заплатили, и мы работали. Мы – профессионалы.

– Там была работа, а сегодня здесь?

– Сегодня? Для меня лично – это творчество. Потому что это мои композиции: что-то я пережил, что-то написал, что-то думал об этом. Записался диск, вот так вот.

– Я читала, что «Схiд-Side» распался…

– Да нет, все нормально. Шабалтас, сейчас, например, больше пишет аранжировки, пытается продавать готовые песни – попсовые, потому что ему это интересно. Я же не могу заставить это делать или не делать. Он говорит: «Свисти, я с удовольствием поиграю». Когда есть возможность, свищу. Просто если будут деньги, то этот состав приедет в 20-х числах марта. Владимир Шабалтас, который с «ВИА ГРА» играет сейчас, – на гитаре, Лебедь – Саша Лебеденко – на барабанах, Денис Дудко, который в «Океанах» («Океан Эльзы» – К.Т.), на басу да я. Приедем квартетом… Но, если честно, я больше делаю ставку на людей, которые живут тем, что делают, на людей, которые живут этой музыкой, которые действительно неравнодушны к ней. И людей, которым нужна эта мотивация, которым нужна эта работа не потому, что за нее платят какой-то определенный гонорар, а потому, что они хотят это играть, потому что они чувствуют это. Я могу перечислить всех людей, которые из Киева приехали, и могу перечислить артистов, с которыми они работают либо работали раньше: половина работала конкретно с попсой.

– Но твой коллектив ведь тоже работал с разными исполнителям, в том числе и поп-?

– Да, и с «Алиби», и с «ТНМК» сотрудничали, с Димой Климашенко, с другими. Но на самом деле это студийная работа. Мне звонят и говорят: «Приедь, запиши песню». Я приезжаю, получаю свой гонорар стопроцентный. Работы очень мало, экономлю время людям. Очень быстро и конкретно пишу. Мне говорят: «Надо сыграть вот это, это и это». Я прихожу, это делаю.

– То есть ты разделяешь работу и творчество?

– Да, это ремесло. Это правда. Просто мы сейчас хотим заполнить много ниш, потому что мы хотим сделать что-то такое эйсид-джазовое, какое-нибудь хип-хоповое, может быть, такое танцевально-лаунджевое.
Я раньше распылялся на многие вещи, еще преподавал. У меня студент вот сейчас завтра-послезавтра улетает. Он закончил уже третий курс в джазовой школе в Нью-Йорке – это одна из лучших джазовых школ в мире. Я преподавал в школе Глиэра.

– Ты сам заканчивал и музыкальную школу и училище?

– Да, все по схеме.

– Кларнет, фортепиано?

– Да. А вот недавно, кстати, купил бас-кларнет.

– Мечтал купить его?

– Нет, я не мечтал о кларнете, я его ненавидел, потому что в детстве у меня его было много. Знаешь, когда приходишь в училище, тебе 14-15 лет, первые наркотики, первые девушки, первая нормальная музыка, тусовка правильная. Все становится на свои места, как во взрослой жизни. Так оно и стало. А кларнет я не любил из-за преподавателей очень давно. А вот бас-кларнет – это другое… Правда, бас-кларнет – это очень дорогой инструмент. Вот такой большой цельный кусок гренадилла (показывает руками – К.Т) – это такое дерево африканское, – который хорошо и правильно сделан. Просто раньше себе позволить такого не мог.

– После кларнета был саксофон. Почему ты выбрал именно его? Не было альтернативы?

– Нет… Альтернатива была – либо кларнет, либо саксофон (смеется). Я выбрал саксофон, потому что давно, еще лет 20 назад, слушал музыку Кузьмина, Симона и всего этого выходящего. Вот и все. Я пошел сразу на саксофон, потому что это мне нравилось, это мне близко было. А когда я стал слушать нормальных людей, которые мыслят более-менее правильно, которые работают над собой, – по-другому открылись глаза. Хотя, с другой стороны, каждый год меняется все. И каждый год я по-другому мыслить начинаю. Взрослеешь, мудреешь, видишь по-другому музыку и вообще все, что тебя окружает.

– Кто из джазовых мэтров пример для тебя?

– Ой, много. Практически все саксофонисты топовые, которые есть. Украинским саксофонистам я очень благодарен за то, что они меня привели и не нарушили то, что не надо было нарушать. Они мне дали базовые знания и сказали: «Иди дальше развивайся сам, потому что это твое, ты должен быть самим собой». Вот это круто, потому что они мне дали определенную базу знаний, определенную базу умений. После я уже начал формироваться самостоятельно. Все равно же нужно определенное количество телодвижений. Если был бы такой чувак у меня, как я сейчас, лет двадцать назад, то я все бы освоил быстрее, гораздо быстрее. Потому что я помню одного своего ученика (он, кстати, сейчас собирается поступить в Финляндию). За год он изменился кардинальным образом. Из человека-«чайника» он превратился в человека, который уже понимает, что делает. Он не стал горы сворачивать, но он уже делал осознанно те вещи – просто, примитивно, но понятно и все. В прошлом или позапрошлом году, не помню точно, на «ДоДже» (международном джазовом фестивале – К.Т.) он стал лучшим тенор-саксофонистом среди молодежи.

– А джаз в исполнении темнокожего и белокожего музыкантов отличается?

– Вообще это музыка темнокожих. Знаешь, в Америке есть расисты. В музыке. Я знаю, есть тусовка сейчас в Нью-Йорке – темнокожие ребята. Они говорят: «Это наша музыка, а ты, парень, иди. Это не твое, ты не имеешь право это играть, это моя музыка». И тех людей, не темнокожих, которые владеют инструментом не хуже, чем они, но видят это немножко по-другому, эти ребята к себе в тусовку не пускают. И все! И он прав, по большому счету. Но! Хочу сказать: очень много молодых белых талантливых. Приезжал, например, Валерий Пономарев. Это дедушка, который в 70-е уехал в Америку, и его пригласил великий Арт Блэки из «Jazz Messengers». Пригласил играть! То есть он попал в супер-тусовку. Он был один белый в группе. Русский парень! И Арт Блэки называл его «русский black». Он играл как Клиффорд Браун (американский джазовый музыкант, композитор, руководитель ансамбля – К.Т.). Он потом писался с глыбами, «титанами» джаза, хрестоматийными. То есть, открываешь любой учебник – там эти люди есть, и он, подобный им. Ему 65 лет исполняется 20-го января. И он сам в этом Пантеоне. Просто он не дошел до тех вершин, которых распиаренные люди достигли. А в Нью-Йорке же вообще уровень… Люди играют, как звери! Зато, например, контрабасистов белых гораздо больше, чем черных. Опять-таки, это вопрос расовый, не совсем корректный. Есть очень много хороших, качественных музыкантов. Почему так? Думаю, тут идет обратный процесс. Чернокожих ребят гноили сколько лет, и у них идет закрытие от всего. И среди них очень много звезд, просто это по умолчанию. Но есть люди! Вот Марк Соскин работал с Сони Роллинзом, а он белый парень. Записал около 8 альбомов. Но он пианист, конечно, суперский.

– Ты с ним играл?

– Да, у нас было два гига (концерта – К.Т.) в Киеве. Первый раз мы с ним встретились на джейм-сейшне, просто поиграли. Потом написали ему письмо – «Марк, ты не хотел бы к нам приехать?». И он приехал (смеется).

– Дим, ты играл и продолжаешь играть с разными музыкантами. Что-то перенимаешь у других?

– Естественно. Чтобы научиться хорошо играть, надо очень много сидеть и писать. Списывать. Что это значит? Вот сейчас девушка поет, я взял, записал нотами все, что она спела, потом выучил и повторил. И чем больше у тебя будет таких записей, чем больше ты песен выучишь, тем больше у тебя будет здесь (показывает на голову – К.Т.) багаж всего. Ты можешь пользоваться чужими работами сначала, потом на этой базе придумывать свои. Это как аксиома. Это обязаны делать все музыканты, начинающие и не только. Необходимо развивать свой слух и развиваться самим. Это просто фронтально нужно делать: сначала снимать запись первую, заниматься своим собственным звучанием, делать для этого определенные упражнения, заниматься своей техникой, чтобы у тебя было что сказать. И быстро, и медленно, и в любом темпе, чтобы не быть, так сказать, «кастратом» в этом смысле. Ты должен владеть инструментом абсолютно. А свой стиль ты просто обязан создать. Потому что второй Джон Колтрейн (легендарный американский саксофонист и композитор – К.Т.) никому не нужен. Уже неинтересно. Нужно иметь свое лицо! Тем более джаз – это свободная музыка, импровизационная, допускающая, чтобы ты был самим собой. С одной стороны, это эгоцентрично, но с другой стороны – это твое лицо. И то, что ты делаешь, – это ты.

– Ты принципиально играешь классический, такой традиционный джаз?

– Традиционный джаз мне нравится. Потому что это база для всех. Для всех людей, которые играют джаз, любой – от архаичного, заканчивая современным. Традиционный джаз, мейнстрим – это как бы средство разговора между собой.

– А это средство разговора, как ты считаешь, может приесться исполнителю?

– Исполнитель время от времени меняется. Музыканты векторность свою все равно двигают. Просто если посмотреть на любого саксофониста, трубача или музыканта вообще, в начале карьеры он один, а в более зрелом возрасте его музыка, как правило, становится мудрее. Это не как в спорте: отработал до 30 лет – и конец спортивной карьере. Потом или бизнес, или тренерская работа. А тут наоборот: ты набираешь сок, ты становишься лучше.

– Чем ты собираешься заняться в ближайшем будущем?

– Хочу занять все ниши, которые есть. Музыкальные, я имею ввиду. Например, есть музыка хип-хоп, популярная лаунж – «унитазная», как я называю: приходишь в МакДональдс в туалет, а там тебе из колонок мелодичное (напевает) . Вот эту хочу нишу занять – «унитазную» (смеется). Есть ниша джазовая, которая мейнстрим. Вот ее тоже хочу занять. Для этого нужно приглашать каких-то топ-музыкантов именно из Америки. Либо самому поехать в Нью-Йорк и записать там такую правильную музыку, с «антикварами» джаза. Потом еще я хочу делать музыку современную, непонятную, европейскую. Непонятную для всех. И для меня. То есть я хочу делать что-то такое, непохожее абсолютно ни на что! Я хочу делать все! Просто хочу играть, хочу жить. Это правда! И если берешь инструмент в руки, надо отвечать за каждую ноту, чтобы каждая нота весила 100 килограммов!

Автор Кира Толстякова