Мавра. Злочину проти Батьківщини не мається

«Тридцать три тысячи девятьсот двенадцать», — протяжно и уже с трудом произносит бабушка Мавра. Дома праздник — день её освобождения из концлагеря.  

В этот день почти всегда накрыт стол. Все готовятся заранее: изобилие блюд и напитков. Вокруг — родные. Только дед не дожил. Помню, во время такого застолья, после «фронтовых ста грамм», он всё бил по столу и кричал: «Я прополз до Харбина!».

С бабушкой не так. Она больше молчит.

Хрупкой и длинноволосой девушкой с редким именем Мавра её увезли немцы. Выдернули из жизни.

Теперь это другой человек. С трясущимися от нервов руками и тонометром вместо настольной книги она вспоминает Равенсбрюк. Концентрационный лагерь Третьего Рейха на северо-востоке Германии.

Харьков, 1941-1943

«…Я жила с отцом и мачехой на улице Григорьевской. Соседи были евреями, в их семье были двое маленьких детей, примерно от десяти до двенадцати лет. Боря и Рая. И вот немцы, которые пришли в Харьков, объявили приказ: «Собраться всем «юдам». Кто не подчинится — расстрел». К тому времени муж соседки уже умер. Я отправилась провожать её одну на тракторный завод, хотя мачеха запрещала: «Зачем тебе это надо?». Но я всё равно пошла. А соседских детей мы спрятали дома, в подвале.

С вещами я проводила её до самого места. Соседку забрали. И тут ко мне подошёл немец, спрашивает: «Юда?». Посмотрел внимательно и сказал: «Век отсюда!». А потом позвал: «Комм!» — и говорит: «Посмотри, мол, в эту щёлку». Я никогда не забуду этого: люди задыхались в душегубке, лезли друг на друга. Я оттуда бежала сама не своя. Могла бы и сама попасть — толкнул бы и всё.»

Пока в городе были немцы, соседские дети так и сидели в подвале. 

«Я носила им туда еду. Мачеха ругала: «Что ты туда ходишь? Что ты им таскаешь еду?» А я носила. Они же кушать хотят!»

А её, 16-летнюю Мавру, во время очередной облавы забрали немцы.

«Набили нас в вагоны-теплушки — один на одном. Ехали через Краков. Польша, Чехословакия…»

Сначала она попала в Австрию — город Линц. Так она стала «остарбайтером».

«Меня определили к бауру (bauer — фермер) работать. Это был страшный человек. Поднимал в три часа ночи, заставлял делать тяжёлую работу, не кормил. А я протестовала: «Ты не даёшь мне essen!». Немец, фашист самый настоящий. Я сделала побег и попала к другой хозяйке».

Жизнь у новой хозяйки — пожалуй, самый яркий эпизод в этот период. Женщину звали Анна.

«Фрау Бурнеч. У неё было небольшое производство, делали порошок для чистки посуды. И вот я участвовала в производстве. Подружилась с дочерью хозяйки, Митци. Она была очень образованная, играла на фортепиано, учила меня танцам. Вместе мы ходили в кино смотреть хронику. Она одевала меня по-немецки, делала причёску — тогда были модными букли». 

Фрау Анна хотела зарегистрировать Мавру у себя дома. Но слишком поздно поняла, что совершает ошибку.

«Скорее всего, узнали о том, что я сбежала от хозяина. За мной пришли.»

Равенсбрюк, 1944

33 912. Номер, который моя бабушка, Мавра Максимовна Думчикова, получила в 1944 году в концлагере Равенсбрюк.

«Женский Ад» — ещё одно название этого места. Крупнейший концентрационный лагерь нацистов. В этих бараках мучились больше 130 тысяч человек.

Крематорий, место казней, газовая камера… В бараках Равенсбрюка ютились по несколько сотен человек. Всем, кто попадал сюда, сбривали волосы, их переодевали в полосатые робы. В качестве обуви — тяжёлые деревянные колодки. Каждому выдавали номер, который вышивали на одежде. Цифры 33912 — навсегда в памяти моей бабушки.  

Вот такие данные приводят в документальном фильме производства Великобритании:

«21 мая 1939 года в концентрационном лагере, получившем название Равенсбрюк, содержались 974 женщины. Впоследствии он превратится в самый большой и самый важный женский концентрационный лагерь на немецкой земле. Свыше 100 тысяч женщин более чем 20-ти национальностей подверглись преследованиям, жестокому обращению и пыткам. За шесть лет войны десятки тысяч женщин были казнены, отравлены газом или умерли из-за нечеловеческих условий содержания».

«Политическим заключённым нашивали красный треугольник. Женщинам, повинным в каких-либо преступлениях, без разбора, выдавали чёрные или зелёные треугольники. Так называемые антисоциальные и нетрудоспособные были включены в эту группу. Цыганам выдавали чёрные треугольники. Вместе с евреями они стояли на низшей стадии лагерной иерархии, так как принадлежали к нации, преследуемой по расовому признаку».

Кроме того, евреям выдавали жёлтый и чёрный треугольники, которые надо было нашить в форме звезды Давида.

«[Этот знак] оправдывал все виды надругательств — садизм и даже убийство.»

Каждое утро начиналось с «аппеля». Вот так «подъём» описывает узница Шарлотта Мюллер. После концлагеря она написала книгу. 

«В четыре часа утра нас будил вой сирены — мы говорили: «Сова» завыла». Женщины застилали постели по строго предписанному образцу. Перед умывальниками образовывались очереди. Возникала суматоха: меньше чем за час должны были умыться все триста обитательниц блока. Потом был завтрак — 200 граммов хлеба (в последние месяцы дневной рацион хлеба составлял менее 100 граммов) и тёмная бурда, которая называлась кофе. Когда «сова» выла во второй раз, блоковые выводили нас на Лагерштрассе. Каждая знала своё место. Мы выстраивались рядами, по десять человек в затылок друг другу, чтобы надзирательнице было удобнее нас считать. Каждому блоку было отведено определённое место».

Кроме повседневной жестокости, умирающих от голода и холода женщин и детей, которые попали сюда с матерями, узники Равенсбрюка наблюдали за жертвами медицинских опытов. Тех, кого немцы использовали в своих экспериментах, называли «блок кроликов».

«У них вырезали связки на ногах — живьём, без обработки. Это были тяжёлые мучения», — вспоминает бабушка.

Непростым характером бабушке запомнились узницы-полячки. Они не покорялись немцам и даже спорили. Хотя за любой поступок можно было отправиться на тот свет.

Не исключено, что, говоря о непокорности, бабушка имеет в виду коллективный протест польских заключённых. Именно такой эпизод упоминается в документальном кино о Равенсбрюке.

«В ужасных медицинских экспериментах, проводимых докторами СС, в качестве так называемых подопытных кроликов были использованы 74 польские женщины, в возрасте от 16 до 45 лет, а также 12 женщин других национальностей. Профессор Карл Гебхардт в этой команде докторов СС проверял влияние сульфаниламидных препаратов на женщин в качестве антидота к бактериальным инфекциям. Вдоль малоберцовой кости делался надрез. Затем хирурги инфицировали мускул на ноге путём введения культур бактерии. Их целью было сгенерировать в ране то, что общеизвестно под названием «гангрена». Эта болезнь была смертью многих солдат, получивших раны на поле боя. После операции женщины страдали от невыносимых мук».

За тем, что происходило в лагере, следили женщины-надзирательницы — «авзерки». Это острое, как бритва, слово бабушка произносит с отвращением. «Авзерки» были  вооружены. Рядом были и собаки. Натренированные убивать.   

«Обращались жестоко. Работали тяжело. Зима — страшный холод, летом — жара. Нас почти не кормили, давали брюкву…»

Советские войска освободили заключённых лагеря в конце апреля — начале мая. В первых числах мая встретила освобождение и моя бабушка. 

А дальше был фильтрационный лагерь в Бресте. Советские власти проверяли, не предала ли заключённая Родину.

Ещё некоторое время — работа на стройке в Актюбинске. Лишь по возвращении оттуда ей разрешили получить прописку.

В девяностых, когда за счёт средств Федеративной Республики Германия был создан Украинский национальный фонд «Взаимопонимание и примирение», моя мама пыталась доказать, что бабушка была именно в концлагере, а не просто работала за границей. Cемья получила уведомление: пострадавшим от преследований фашистов полагалась компенсация. Но доказать пребывание в Равенсбрюке документально мама не смогла. Из Германии пришёл ответ: номер — 33 912 — действительно давали. Но кому, выяснить, увы, нельзя. Не сохранился архив.

Была и ещё одна нестыковка. Всё это время бабушка утверждала (это зафиксировано во всех документах), что освобождение она встретила в Бранденбурге. Якобы именно туда незадолго до освобождения её в числе других заключённых отправили работать на подземный авиазавод.

Ситуация, при которой заключённых отправляли на объекты промышленности, — не вызывает удивления. К концу войны армия Германии несла потери — и немцы, как никогда, нуждались в рабочей силе. Вокруг Равенсбрюка были построены около семидесяти внешних легерей со своими производствами. 

Тем не менее в ответе из самого Бранденбурга говорилось: авиазавода в тех краях не было. Ищите дальше.

Эти поиски и хождения по архивам так ничем и не завершились. В качестве компенсации бабушка получила около 600 евро «за принудительные работы в период национал-социализма в категории «Доплата, сельскохозяйственный труд, частное хозяйство».

При этом сумма (узникам выплачивали гораздо больше), я уверена, ей была не важна.

Важнее было доказать — «Ведь я там была!».

А сегодня, копаясь в Интернете, я случайно нашла воспоминания узницы Равенсбрюка Людмилы Волошиной, опубликованные в Сети в июне прошлого года. Вот фраза из этого интервью. 

«…После было ещё одно распределение. Я попала в филиал Равенсбрюка, Нойбранденбург, где располагался подземный авиационный завод».

Бабушка просто перепутала название.