Люся, стой!
«Это ужасно несправедливо!» – первая мысль, которая пришла мне в голову, когда позвонили коллеги из Киева с информацией о том, что Людмила Гурченко умерла. Мысль абсолютно детская, но отделаться от нее вот уже сутки не получается.
После того первого звонка телефон не замолкал еще несколько часов – российские телеканалы наперегонки кинулись собирать видеоматериалы о Гурченко. Думаю, в их сетках вещания уже запланирована не одна программа или фильм о ней.
У меня нет задачи рассказать историю ее жизни. Я хочу поделиться тем, что мне кажется важным, тем, что запомнилось после единственной встречи в киевском отеле «Дніпро». 25 февраля 2006 года. Номер 617.
Она говорит: «А мы не знали, что такое ВГИК, просто было невозможно из Харькова в Москву, ведь, извините меня, телевизоров не было, а было только радио, и в “Букваре” – Красная площадь. Я ничего не знала, где это, что это такое. Это были разные вещи: мои 17 лет и 17 лет сегодня. Если так о себе рассказывать, то это вообще тридевятое царство, тридесятое государство».
Еще вчера утром она была нашей современницей. Моей и вашей.
Журналистам приходится часто беседовать с людьми богатыми, успешными и знаменитыми, но, если бы вы знали, как редко среди них попадаются «живые» люди. Гурченко была живой. Она умела смотреть и видеть. И жить ей было интересно.
Она говорит: «У меня нет зависти вообще. Вообще. А зависти сейчас очень много. Даже у мужиков эта зависть: кому больше цветов, тьфу ты, Господи Боже мой. Вот у меня ее нет, я лишена зависти совершенно. Мне нравится: о, как поет, как играет, как танцует, я восхищаюсь, и это поднимает мою планку».
Она многих раздражала. Хотя не маячила в телешоу, не делала заявлений о политике и судьбах родины и никого не учила жить.
Она говорит: «Я чувствую, что я всех волную, всех обязательно. “Стоп, тихо – она!” Это я уже знаю. Почему – не знаю. Потому что я говорю правду, я очень мало лукавлю. Сейчас вообще научилась, а то я вообще не лукавила, а это никому не нужно. Нужно найти такую середину, чтобы и правда, и в тоже время не резко. Сейчас уже как-то научилась».
Она умела слушать. И совершенно посторонних людей тоже… Тогда в 2006 году она сказала мне по телефону: «Ну, что я могу нового сказать, я уже тысячу раз рассказывала и о детстве, и о Харькове, и для харьковских каналов в том числе, мне не интересно повторять одно и то же». Я нахально использовала последний свой аргумент: «Людмила Марковна, поверьте, мы хорошо подготовились к интервью». Я и правда старалась и готовилась, но отчего ей верить журналистам…
Она говорит: «Вдруг чего что, играем, танцуем, поем, какая-то газета – “У Гурченко отнялись ноги”. И все смотрят на мои ноги, а я танцую. Слушайте, можно сойти с ума. Это уже другая жизнь. Желтая пресса. Ну, это просто анекдот. Думаешь, Боже ж мой, да нет еще».
Мне кажется, больше не будет громких разоблачений. Все самое плохое телевизор и газеты уже рассказали и написали. Как соседи по харьковскому двору, не стесняясь, в лицо удивлялись, как далеко пошла «Люся с полуподвала».
Она говорит: «Первый всплеск был, когда поступила в институт кинематографии. Папа, мама были очень горды, их все поздравляли. Наша соседка говорила: “Вы, наверное, дали кому-то 25 тысяч. Чтобы теперь в кино смотреть на таких, как Люся. Что там теперь хорошего можно увидеть. Там же одни кости”».
Она умела оставлять себе самое лучшее. От людей, от событий, от городов.
Она говорит: «Ни виртуозный, самый любимый, зеленый Киев, особенно весной, я умираю – люблю Киев, ни Тбилиси – роскошный город над Курой, ни Рига, ни маленький Таллинн, про Москву молчу, Ленинград оставляю в стороне – ничто не может сравниться вот с этим музыкальным, школьным, поэтическим ощущением моего родного города».
Р.S. Пафосно. Ага. Это от обиды. И от конфликта со Вселенной. Мне не нравится, черт побери, картина мира без нее.
Дарья Юровская, специально для агентства «МедиаПорт».