Кайф Гитлер: как наркомания нацистов изменила ход истории

Немецкий писатель Норман Олер живёт на верхнем этаже многоквартирного дома, построенного в XIX веке в берлинском районе Кройцберг, на южном берегу Шпрее. У посетителей Нормана может закружиться голова. Во-первых, он работает и предпочитает принимать гостей в «писательской башне», как он её называет. 

Это застеклённая, непрочная на вид башенка, посаженная на самом краю крыши (если рискнёте выглянуть наружу, можете увидеть далеко внизу его маленькую лодку, пришвартованную к берегу). Во-вторых, с этой обзорной площадки можно разглядеть два разных Берлина: один напористый и ветреный, другой призрачный и серый. Слева от нас — оживлённое движение через мост Обербаум, на котором раньше был пропускной пункт, и далее за ним самая длинная из оставшихся секций Берлинской стены, печальная линия которой была грубо прервана в 2013 году новым кварталом элитного жилья. Массивное здание прямо напротив сейчас занято штаб-квартирой Universal Music, а раньше в нём был большой склад яиц ГДР. 

«Давит ли всё это на вас, когда вы сидите за письменным столом, когда этот свет отражается на экране ноутбука?» — спрашиваю я Олера. «Не беспокоят призраки прошлого?»

«Да, бывает странно», — улыбается он, заметив, что у меня закружилась голова. Но он давно верит, что существуют способы путешествовать во времени. «Я помню девяностые. Только что пала Стена, я экспериментировал с «экстази» и ЛСД. Началось движение «техно», на восточной стороне города была куча пустых зданий, где происходили первые встречи молодёжи востока и запада. Некоторые ребята с востока были очень «хардкор», совсем не понимали иностранцев, и оставить свою ненависть и подозрительность им помогала «экстази». В то время иногда ты заходил в комнату и реально мог увидеть прошлое. Сейчас, конечно, не так. Я больше не употребляю наркотики. Но я помню, как это было, и, возможно, поэтому смог написать эту книгу».

Речь идёт о книге «The Total Rush» («Тотальный кайф») или, если использовать прекрасное название английской версии, — «Blitzed» (в дословном переводе — «под блицем, то есть под кайфом»), в которой открывается поразительная и прежде почти нерассказанная история взаимоотношений Третьего рейха и наркотиков, включая кокаин, героин, морфин, и самое главное метамфетамины (известные также как кристаллический мет) и их воздействие не только на Гитлера в последние дни его жизни (как пишет Олер, к тому времени, когда фюрер стал затворником в своём последнем бункере, он уже превратился в конченого наркомана с поколотыми венами), но и на войска Вермахта периода успешного захвата Франции в 1940 году. Книга Нормана Олера вышла в Германии в прошлом году и стала бестселлером, уже переведена на 18 языков — факт, который и радует, и удивляет автора.

Дело не только в том, что он (как заботливо сообщает журнал «Spiegel») не историк: это первая нехудожественная книга Олера, написавшего ранее три романа и ставшего соавтором фильма Вима Вендерса «Съёмки в Палермо» (Palermo Shooting). Удивительно то, что вообще нашлось что-то ещё новое, о чём раньше не рассказывали. Поставьте рядом все книги о нацистах — получится ряд длиннее реки Шпрее. «Наверное, наркотики не были приоритетом для историков», — говорит автор. «Должен был появиться безумец вроде меня». Безумец Олер или нет, но работу он проделал замечательную. «Blitzed» не только увлекает, но и звучит убедительно. Британский историк Ян Кершоу — пожалуй, ведущий специалист по Гитлеру и нацистской Германии, — назвал книгу «серьезным научным исследованием».

Олер заинтересовался темой своего исследования, как ни странно, благодаря своему другу, берлинскому диджею Александру Крамеру. «Он как медиум, который всё знает о том времени, — говорит Олер. — У него огромная библиотека, он досконально знает музыку 1920-х. Однажды он сказал мне: Ты знаешь, какую огромную роль играли наркотики в национал-социалистическом движении? Я ответил, что не знаю, но что это звучит правдоподобно — и сразу же почувствовал, что это будет темой для моей следующей книги».

Сначала Олер планировал написать роман, но после первого же посещения архива планы полностью изменились. В архиве он нашёл бумаги личного врача Гитлера доктора Теодора Морелля, которому в большинстве исследований о фюрере ранее отводилась эпизодическая роль. «Я уже тогда увидел, что эта история лучше, чем я мог бы выдумать». Олера поддержал выдающийся историк Третьего рейха, ныне покойный Ганс Моммзен. Последовали месяцы скрупулезного изучения материала; Олер ездил из архива в архив, собирая массу данных, которых было так много, что он не использовал даже и половины. «Посмотрите», — вскакивает он, затем приносит копию письма Мартина Бормана, личного секретаря Гитлера. В письме тот пишет, что «медикаменты», которые Морелль даёт фюреру, нужно контролировать, учитывая всё более слабеющее здоровье фюрера. 

Олер начинает свою историю с периода Веймарской республики, времени расцвета германской фармацевтической промышленности. Германия была ведущим экспортёром и опиатов (морфий), и кокаина; наркотические средства можно было купить на каждом углу. В этот период близкие соратники Гитлера создали ему образ неуязвимого труженика, который готов без устали работать на благо страны и не позволяет токсинам — даже кофе — попасть в своё тело.  

«Он просто гений в теле!» — рассказывал один из его приближенных в 1930 году. «И он умерщвляет своё тело так, что люди, подобные нам, были бы шокированы. Он не пьёт, он ест практически одни овощи, и он не прикасается к женщинам». Не удивительно, что захватив власть в 1933 году, нацисты немедленно запретили «совратительные яды». В последующие годы тех, кто употреблял наркотики, считали «преступно безумными»; некоторых государство уничтожало смертельными инъекциями, некоторых отправляли в концлагеря. Использование наркотиков начали ассоциировать с евреями. Управление по вопросам расовой чистоты заявило, что еврейский характер был по своей природе наркозависимым. В Германии и тех, и других нужно было полностью искоренить.  

Некоторые наркотики, тем не менее, могли быть полезными, особенно в обществе, которое изо всех сил старалось не отставать от энергичного Гитлера («Германия, проснись!», приказали нацисты, и нация не имела другого выбора, как встать по стойке «смирно»). Вещество, способное «интегрировать тунеядцев, симулянтов, пораженцев и нытиков» в работоспособные ряды, могло даже получить официальную санкцию.

Главный химик берлинской компании «Теммлер» д-р Фриц Хаушильд, воодушевлённый успешным применением американского амфетамина «Бензедрин» во время Олимпийских игр 1936 года, начал разрабатывать свой чудо-препарат — и через год получил патент на первый немецкий метамфетамин, «Первитин». Препарат быстро стал сенсацией, он усиливал чувство уверенности и повышал работоспособность, им пользовались все: от секретарей и актёров до машинистов поездов (изначально «Первитин» продавался без рецепта). Он попал даже в кондитерские изделия. «Шоколадки «Хильдебранд» — удовольствие всегда», — гласил рекламный слоган. Женщинам рекомендовали принимать две-три таблетки, после чего они могли выполнить всю домашнюю работу в мгновение ока плюс получить бонус в виде похудения, так как «Первитин» оказывал угнетающее воздействие на аппетит. «Это был национал-социализм в форме таблеток», — говорит Олер.

Естественно, понадобилось немного времени, чтобы «Первитин» стал предметом необходимости у солдат. В книге «Blitzed» приводится письмо Генриха Бёлля, в будущем Нобелевского лауреата, отправленное в 1939 году родителям с линии фронта, в котором он умоляет их прислать «Первитин» — единственное средство, которым он мог победить заклятого врага, сон. В Берлине ответственность защищать от износа «живые машины» Вермахта (то есть, солдат) лежала на д-ре Отто Ранке, директоре Института общей и военной физиологии. Проведя несколько тестов, он пришёл к заключению, что «Первитин» действительно являлся прекрасным препаратом для утомлённых солдат. Он не только избавлял от необходимости спать (Ранке, который сам со временем стал наркозависимым, заметил, что благодаря «Первитину» у него появилась возможность работать по 50 часов и при этом не чувствовать усталости), но ещё и отключал реакции торможения, что облегчало боевые действия, — по крайней мере, делало их менее ужасными.

В 1940 году, в ходе разработки планов по вторжению во Францию через Арденны, военным врачам было отправлено «Pаспоряжение о стимулирующих препаратах» с рекомендациями для солдат о приёме одной таблетки в день, двух с коротким промежутком ночью, и затем одной или двух таблеток через два-три часа, при необходимости. Вермахт заказал 35 миллионов таблеток для армии и «Люфтваффе», и фабрика «Теммлер» увеличила производство. После этого у солдат подобных Бёллю, можно сказать, пропала необходимость просить родителей прислать ещё одну порцию «Первитина».

Получается, что «молниеносная война» в принципе была результатом массового использования «кристального мета»? Насколько далеко в своих выводах готов пойти Олер? Он улыбается. «Моммзен учил меня не ограничиваться одной-единственной причиной. Но вторжение во Францию стало возможным благодаря наркотикам. Не было бы наркотиков — не было бы прорыва. Когда Гитлер узнал о планах вторжения через Арденны (в обход войск союзников, которые были сосредоточены в северной Бельгии), он ему очень понравился. Но высшее командование заявило: это невозможно, ночью нам нужен отдых, они (союзнические войска) отступят, и мы застрянем в горах. А затем вышло распоряжение о стимуляторах, и это позволило им не спать три дня и три ночи. Роммель, командовавший одной из танковых дивизий, и все остальные командиры танковых частей были на наркотиках — а без танков немцы, конечно же, не одержали бы победу».

Впоследствии высшее командование уже рассматривало наркотики как эффективное оружие, которое можно было применять в неблагоприятных условиях. Например, в 1944-1945 годах, когда пришло понимание, что победа над войсками союзников уже практически невозможна, немецкий флот разработал серию одноместных подводных лодок; фантастическая идея состояла в том, чтобы эти миниатюрные подлодки пробрались в устье Темзы. Однако их можно было использовать только при условии, что единственный оператор-пилот сможет не спать по несколько суток. У д-ра Герхарда Оржеховски, главного фармацевта командования балтийского флота, не было другого выхода, как приступить к разработке нового супер-препарата —кокаиновой жевательной резинки, которая стала бы сильнейшим из всех наркотиков, принимаемых немецкими солдатами. Она была тестирована в концлагере «Захсенхаузен» — там на заключенных проводили испытания новых моделей подошв для немецких обувных фабрик. Они должны были ходить туда-сюда по специальному треку — ходить, ходить, ходить, пока не упадут в измождении.  

«Это было безумие, ужас», — тихо говорит Олер. «Даже Моммзен был потрясен. Он никогда не слышал об этом раньше». Молодые моряки были зафиксированы ремнями и обездвижены, полностью отрезаны от внешнего мира. Когда наркотики начинали действовать, с ними случались приступы психоза, они часто теряли ориентацию, и тогда не имело значения, что они могли не спать семь дней кряду. «Это было нереально», — рассказывает Олер. «Просто нереально. Но если вы воюете с врагом, который больше вас, — выбора нет. Каким-то образом вы должны превзойти самого себя. Поэтому террористы используют подрывников-смертников. Это нечестное оружие. Но если послать бомбу в толпу гражданских, конечно, это будет успех».

В то же время в Берлине Гитлер жил в своей собственной нереальности, в компании своего единственного союзника в мире, своего личного врача, полненького и закомплексованного д-ра Морелля. В конце 1920-х частная практика Морелля в Берлине преуспевала благодаря репутации, которую он заработал на модных инъекциях витаминов. Он познакомился с Гитлером после того, как лечил Генриха Гофмана, его личного фотографа, и, почувствовав открывающиеся возможности, быстро вошёл в доверию к фюреру, который давно уже страдал от сильных болей в кишечнике. Морелль прописал ему бактериальный препарат «Мутафлор», и когда пациент («пациент А», как потом называли Гитлера) пошёл на поправку, начались их взаимозависимые отношения. Оба были в изоляции. Гитлер всё менее и менее доверял окружающим, за исключением своего врача, в то время как положение Морелля полностью зависело от фюрера.

Но когда Гитлер серьёзно заболел в 1941 году, инъекции витаминов, на которые рассчитывал доктор Морелль, уже не действовали — и тогда он взялся за более сильнодействующие средства. Сначала это были инъекции животных гормонов (для самого известного вегетарианца!), потом целая серия ещё более сильных медикаментов, и наконец Морелль начал давать фюреру «чудо-препарат» «Юкодол» — специально изготовленный опиоид и родственный героину наркотик, характерным свойством которого была способность вызывать у пациента состояние эйфории (сейчас он известен под названием оксикодон). Вскоре Гитлер получал несколько инъекций «Юкодола» в день. Со временем он стал комбинировать эти уколы с двойной дневной дозой высококачественного героина, изначально прописанного ему для лечения ушей после взрыва в его бункере «Волчье логово» на восточном фронте.

Сознательно ли Морелль превратил Гитлера в наркомана — или он был просто бессилен и не мог сопротивляться наркозависимому характеру фюрера? «Не думаю, что это было сознательно»,  — говорит Олер.

«Но Гитлер доверял ему. Когда окружение фюрера попыталось удалить Морелля осенью 1944 года, Гитлер встал на его защиту — хотя к тому времени он уже понимал, что если его личный врач уйдёт, ему самому — конец. Они хорошо ладили. Морелль любил делать уколы, Гитлер любил уколы. Он не принимал таблетки из-за слабого желудка, и ещё ему нужен был быстрый эффект. Он спешил, думал, что умрёт молодым». Когда Гитлер осознал, что он наркоман? «Довольно поздно. Кто-то слышал, как он сказал Мореллю: «Вы всё это время давали мне наркотики». Но в основном они обсуждали это явление обтекаемыми фразами. Гитлер не любил произносить слово «юкодол». Может быть, он пытался оградить своё сознание. А Морелль, как любой наркодилер, никогда бы не признался, не сказал: «Да, ты на игле, и у меня есть то, что тебе нужно». То есть, он говорил об этом в терминах лечения, а не зависимости? «Да, именно».

Для окружающих воздействие наркотиков выглядело почти как чудо. Вот фюрер настолько слаб, что едва может подняться на ноги — а через минуту его уже не остановить, он разглагольствует и внушает что-то Муссолини. Ах, да: Муссолини. В итальянском издании «Blitzed» будет дополнительная глава о нём. «Я узнал, что Муссолини («Пациент Д», то есть «дуче») тоже был пациентом Морелля. После того, как немцы поставили его правителем марионеточной Итальянской социальной республики в 1943 году, они приказали поместить его под врачебный надзор». Олер опять вскакивает и приносит какой-то документ. «У меня недостаточно материалов, чтобы утверждать о его зависимости. Но ему давали те же медикаменты, что и Гитлеру. Каждую неделю врач писал отчёт». Олер проводит пальцем по печатным строчкам и переводит для меня: «Состояние улучшилось… Снова играет в теннис… Состояние воспаленной печени нормализовалось… Написано так, как будто о беговой лошади».

А Гитлера поджидал кризис. Когда союзники разбомбили фабрики, выпускавшие «Первитин» и «Юкодол», запасы его любимых медикаментов начали истощаться, и к февралю 1945 года он уже мучился синдромом отвыкания. Сгорбленный, слюнявый, тыкающий свою кожу золотыми щипцами, — фюрер представлял собой жалкое зрелище. «Все вспоминали о плохом здоровье Гитлера в те последние дни (в берлинском бункере)», — рассказывает Олер. «Но ясного объяснения тому, что происходит, не было. Предполагали, что он страдал болезнью Паркинсона. Мне, в принципе, понятно, что частично его состояние объясняется синдромом абстиненции». Автор улыбается. «Да уж, наверное, было совсем хреново. Он проигрывал мировую войну, а тут ещё ломка».

Через два месяца, как нам известно, Гитлер и его новая жена, Ева Браун (ещё одна пациентка доктора Морелля, как и Лени Рифеншталь), покончили жизнь самоубийством. Что произошло с Мореллем? Мы знаем, что он выжил, но смог ли он избежать серьёзных последствий?

«Я думаю, многие нацисты ушли от ответственности», — говорит Олер. «Но не он. Он не смог сбросить свою кожу, начать новую карьеру, разбогатеть на мемуарах — хотя он мог бы на самом деле сказать, что не совершал военных преступлений. Он сошёл с ума. Его личность была разрушена. Трагическая фигура. Он не был злым — он просто был оппортунистом».

В 1947 году американцы после безуспешных попыток извлечь из него какую-либо полезную информацию поместили Морелля в Мюнхен. Там его забрала наполовину еврейка, медсестра Красного креста, которая сжалилась над его потрепанным, без обуви, видом. Она привезла его в больницу на озере Тегернзее, где он и умер через год. 

Похоже, книга «Blitzed» изменит подходы к тому, как некоторые аспекты Третьего рейха будут рассматриваться в дальнейшем. Труд Олера, разумеется, не делает национал-социализм более постижимым, и он сам, кажется, несколько этим разочарован, так как пытался понять это явление с детства (он был сыном судьи и вырос недалеко от французской границы). «Именно ради этого я и хотел её написать», — говорит он. «Я думал, что, написав это, я смогу бороться с пропагандой».

Дедушка Нормана по материнской линии во время войны работал инженером на маленькой железнодорожной станции в оккупированной Богемии. «Однажды в школе нам показывали фильм об освобождении концлагеря, я был просто потрясён. В тот же день я спросил деда о поездах, которые направлялись в лагеря. Он рассказал мне, как один раз зимой заметил такой поезд, шедший с запада, и услышал в нём детские голоса, а это был поезд для перевозки скота, и он понял, что происходит что-то странное. Мне было лет десять, не больше, и я пытался понять: что он за человек, мой дед? Потому что он продолжал работать на железной дороге. Он не стал в ряды сопротивления. Он сказал, что тот поезд был под охраной СС, и ему было страшно, поэтому он просто вернулся в свою конторку и продолжил работать с чертежами. Он всегда говорил, что Гитлер не был таким уж плохим. Так часто говорили в 80-е: что все эти обвинения преувеличены, что Гитлер не знал о преступлениях, что он навёл порядок».

Норман Олер делает паузу. «Вы думаете при нацистах был порядок. Нет, это был полный хаос. Кажется, работа над книгой помогла мне понять как минимум это. Мет удерживал людей в системе таким образом, что им не приходилось думать об этом». Он надеется, что книгу прочитает молодое поколение немцев, те, кто хочет смотреть в будущее, а не пребывать в прошлом. Правые снова набирают силу? Он поэтому хочет, чтобы книгу прочитали? «Сейчас опасное время. Я ненавижу эти нападения на иностранцев, но наши правительства тоже это делают — в Ираке, других местах. Наши демократии не очень хорошо поработали в этом, теперь глобализированном, мире».

При этом он не считает новую правую партию, «Альтернатива для Германии», настолько опасной, насколько она выглядит (в начале сентября на региональных выборах они получили больше голосов, чем партия Ангелы Меркель, христианские демократы). «Правое крыло мало на что могло рассчитывать здесь [после войны] из-за нашей истории», — говорит он. «Когда я был молодым, немецких флагов вообще не было видно. Я впервые увидел флаг в 1990 году, когда Германия выиграла чемпионат мира по футболу. Так что, возможно, это своего рода коррекция».

До того, как я уеду в аэропорт, Олер соглашается отвезти меня к зданию бывшей фабрики «Теммлер Верке» — в последний раз, когда он там был, она ещё стояла в районе Берлин-Йоханнисталь, в восточной части города. Итак, ясным погожим днём (Восточный Берлин в кино всегда  показывают серым и холодным) мы выезжаем на поиски того, что осталось от лаборатории доктора Хаушильда. Через двадцать минут мы останавливаемся на жилой улице, застроенной аккуратными домами, везде милые занавески и цветы на окнах — и гробовая тишина. «О Боже», — произносит Олер, высовывая из машины свои худые длинные ноги. «Ничего себе. Ничего не осталось, совсем».

Какое-то время мы с недоумением рассматриваем пространство за цепной оградой — пыль и бетон, и дальше аккуратные бело-красные дома. Ничего не поделаешь: как бы я не старалась, у меня не получается наложить эту цветную городскую картинку на те жуткие чёрно-белые фото фабрики, которые я видела в книге «Blitzed». То, что я почти осязаемо чувствовала всего лишь полчаса назад, на крыше Олера, теперь ощущается как нереальный сон — или, может быть, очень плохой «трип».

Источник: The Guardian, Rachel Cooke, Нigh ^*high – в значении «под кайфом, в состоянии наркотического опьянения» Hitler: how Nazi drug abuse steered the course of history

Перевод: Геннадий Цупин

Фото на главной странице: Historyinfotos