«Главная ценность страны — не нефть и газ». Парфёнов в Харькове
Харьковом Леонид Парфёнов заканчивал своё украинское турне. После Одессы, Киева, Львова и Днепра харьковский показ второй серии «Русских евреев» собрал больше полутысячи зрителей. Так, что в зале не хватило мест.
Ещё не уехав, Парфёнов заставил украинцев горячо спорить. «Газированный Путин. С сиропом» от Виталия Портникова: «Само название этого фильма — ложь. Потому что никаких русских евреев не было никогда», и отвечающий ему Вахтанг Кипиани: «Не ожидал такой вульгарности. Место рождения и проживания не играют никакой роли, если человек не соотносит себя с украинской нацией, на каком бы витке развития она не была». Харьковский зритель Парфёнова смотрел два часа и потом ещё час расспрашивал. Вопросов о Крыме и Путине не было. Было обвинение в антисемитизме и аплодисменты.
«МедиаПорт» собрал основные высказывания Парфёнова.
«Мне хочется надеяться, что «Русские евреи» — шире, чем просто история еврейская или русская. Это панорама, скорее, того, чем вообще был социалистический проект. И нашего с вами общего XX века. Как бы мы к нему не относились…».
«По какому принципу появляться в кадре — чистый произвол. Нет правил. Что-то нужно взять на себя. Тут нет никакого закона. Понятно, что хотелось в витебское трамвайное депо забраться, понятно, что крыша Шагала должна была быть. Я не знал, что так дискомфортно сидеть на крыше дома Шагала. В принципе, я собирался оттуда ещё чего-то эдакое наговорить. Но видно же, что ты тут — как петушок на жёрдочке и спрыгнуть не можешь».
«Постановочные съёмки — их нет в «Русских евреях», мы в это наигрались. Стало ясно, что мы дошли до стенки, упёрлись, и нам самим не хочется этого — «боян» на молодежном сленге. Здесь другое: когда на актёра как бы надевается фотография, и актёр дарит свою артикуляцию, свою мимику, появляется объём. Человек вышел из портрета, встряхнулся и заговорил. Мне кажется, что в смысле изощрённости профессиональной — это, может быть, самое сложное из того, что мы делали. Усилия, чтобы удержать ваше внимание, усилия, которые тратятся на кадровую насыщенность, они год от года растут и растут. Я «Живой Пушкин» теперь вообще не могу смотреть — а в 1999 году, когда я «Тэфи» за него получал, мне говорили «несусветная дерзость», «фейерверк со взрывами». И про этот фильм тоже так сказали: надо второй раз пересматривать. Сколько слоёв: и слова, и спецэффекты, и звук. У меня нет ощущения, что тогда у нас была разлюли-малина, а теперь у нас все скуповато и скучновато».
«Выбрасывать что-то — нет, зачем? Это же всё-таки кино, оно не может быть инвентаризацией, где все упомянуты, это будет невозможно монотонно, это же не научная монография. И потом, есть критерий экраногеничности. Я не могу назвать того, что я хотел снять и не снял. Если хотел — значит, снял. Я сам себе хозяин в этом смысле. Ну не нужно всё — перегруз будет. Достаточно Лили Брик, а потом уже можно скопом — всех еврейских кремлёвских жён».
«Мне не жаль было «скакать по хештегам». Там о каждом можно отдельную серию снять — но я что, дверку за собой закрыл? Пусть снимают! Это почерк такой — показать панораму жизни. Как ветер дул в эти паруса и как Лазарь Вайсбейн становился Леонидом Утёсовым. Это формат фильма — ты ведь с самого начала понимаешь, во что играешь: в футбол, домино или регби. Вот из этого и исходишь. И потом: трудно говорить шахматистам «Чего это вы такие нединамичные? Мускулатура у вас неразвита!..». Это такой вид спорта. Это бег на длинную дистанцию. А можно, я не знаю, борьбу…».
«Конечно, современный кадр гламурен. Даже если снимать жуть Соловков, всё равно это наложение каких-то слоёв, картинки, это всё равно должно держать глаз. Это тщательно выверенная, высоко отработанная выделка картинки».
«Идея фильма жила со мной как теория много лет. Самому проекту три года. Съёмка, может быть, самое простое, самое дешёвое и даже в чём-то самое лёгкое. Монтаж и постпродакшн — они, конечно, занимают больше времени и сил. И потом, я никогда не занят одним проектом. Я сейчас возвращаюсь в Москву и выпускаю новый том «Намедни».
«Записка из зала: «Вы не можете не понимать, что фильм абсолютно антисемитский. Вы не нашли добрых слов никому. Очень жаль. С уважением». Как это я не нашёл добрых слов об Утёсове и Левитане?.. Я впервые такое слышу! Скорее бы выслушать, что это гимн юдофилии! И чего русские-то сами вообще сделали? Пять с половиной часов снимать про евреев — это и есть антисемитизм?..»
«Мы адресуем «Русских евреев» максимально широкой аудитории, но в любом случае это должно быть актуально сделано. Все молодятся. И пожилая аудитория тоже хочет так, как сейчас принято, а не старый телевизор КВН, прости Господи, 49-го года. Конечно же, хочется попасть в молодую аудиторию. Тем более, что мы — последнее поколение, которое может рассказать это ещё своими словами. Это фиксация ситуации, которую застало наше последнее советское поколение. Потому что этого вопроса не существует больше — с 89-го года. Когда можно уезжать и возвращаться. Когда человек сам, без государства решает, к какой он нации себя относит и относит ли вообще к какой-то».
«Никакой цензуры в российском прокате я не ожидаю. А что цензурировать? Потом в интернете окажется всё равно неотцензурированным. Если думать «Ой, а что, если вдруг?..», лучше вообще ни за что не браться».
«Современная документалистика — это не иллюстрация истории. Я не ставлю перед собой задачи конструирования новой реальности, придумывания чего-то. Я могу в чём-то заблуждаться. У меня нет идеологической или какой-то ещё задачи. Мне просто интересно. Это мой интерес к русской цивилизации».
«Я много чего смотрю из нон-фикшн. Стоун (документальный фильм американского режиссёра Оливера Стоуна «Интервью с Путиным», премьера назначена на 12 июня 2017 года — ред.) мне не понравился, очень явно льстит, это неинтересно. Как Стоуном это сделано — и как документалистика, и как экранное произведение, и как документ эпохи — нет, это неинтересно. Очень мне нравился Питер Устинов, царствие небесное, давно скончавшийся, дважды лауреат «Оскара» — он очень много вёл документального кино. Я даже ездил к нему в Швейцарию, когда он там жил. Например, была куча фильмов, посвящённых комфорту, цивилизации и образу жизни между Первой и Второй мировой войной — очень интересно!».
«По моему убеждению, было три народа, которые переходили в русскую культуру, становились частью русской цивилизации особенно массово и ярко: это русские немцы, русские грузины и русские евреи. От Багратиона до Цискаридзе, не пропуская, разумеется, ни Сталина, ни Окуджаву, ни Берию, ни Серго Орджоникидзе. Буду ли я продолжать эту тему — про русских немцев и русских грузин — зависит, как вы понимаете, от собранных евро и собранных лари. Только и всего. У меня в голове это есть. Но я давно с этим живу. Я когда-то разговаривал на эту тему с Зиновием Гердтом, его уже нет лет 20 в живых… Он меня отговаривал. «Лёнечка…» — а он очень ласково ко мне относился — «Лёнечка, Боже мой, что вы делаете… Вы пытаетесь собирать незабудки на минном поле».
«Кино про русских украинцев? Нет. Об этом можно писать книгу, в киношном виде я не представляю, в этом нет особой драмы и нет порога, перехода — ну, это не Бог весть что — перейти из украинца в русского».
«Кредо русскости, оно довольно широкое. У Исаака Левитана русская природа более проникновенная, и это щемящее чувство родины — русское меланхолическое — оно им выражено сильнее, на мой взгляд, чем у Ивана Шишкина. У которого русская природа вся такая бодрая, праздничная! Как немецкая».
«Датчанином собран словарь русского языка — Владимиром Ивановичем Далем. Который ни разу ни Владимир, ни Иванович. Наше всё — это вообще афро-русский поэт. И так далее…»
«Что России мешает сделать «Теслу»?… Ну вообще она только в одной стране сделана. Что всем остальным мешает сделать «Теслу»? Главная ценность страны — не нефть и газ, а 140 миллионов всё ещё неплохо образованного населения. Которое довольно быстро способно навёрстывать упущенное, но этот потенциал явно не раскрыт. Сергею Брину для создания Гугла надо было делать это в Штатах. Мало представимо, что, останься его родители в России, он бы отсюда воссиял Гуглом».
«Ну, не умею я рассказать анекдот, байки травить. Эта история про то, как Коппола мешал нам снимать в Нью-Йорке у дома, где жил Бродский, — я не понимаю, почему она вызвала такой резонанс».
«До этого я был в Харькове один раз, жил в гостинице «Харьков». Сейчас она там же стоит. Что я тут вам могу сказать про ваш город, когда приехал в третьем часу дня?… Мы много говорили про Харьков с Людмилой Марковной Гурченко, когда я снимал о ней фильм «Люся».
Фото: Александр Бринза