Дети

На вопрос, о чём этот текст, ясно ответить трудно. Скажу только, что я не буду доносить какую-нибудь мысль, скорее, сам на письме попытаюсь понять, что происходит вокруг. С людьми, детьми и взрослыми.

«Страшно не то, что мы взрослые, а то, что взрослые — это, собственно, мы».
Линор Горалик.

1

Вот это дети. Их сколько угодно в любом лагере переселенцев. Совсем маленькие и немного старше. Они такие же, как обыкновенные дети, никогда не видевшие войны. Я хорошо запомнил их летом в «Ромашке»: гуляющих, играющих, какой-то один с диким скрежетом съезжал по асфальтовой аллее на старом скейте, и я не видел в их глазах ничего особенного. Дети себе и дети.

Одна женщина-друг-волонтёр рассказывала, что именно дети сохраняют адекватность и трезвость мысли, будучи — там. Где взрослые дуреют от смеси нищеты, бомбёжек, канала «Новороссия» и страха за этих же детей, сами дети сохраняют способность думать. Дети говорят: «Мама, давай уедем с волонтёрами на автобусе в Харьков. Они же сказали, бесплатно. Они же сказали, безопасно», а мама отвечает отказом. Они говорят: «Мама, здесь же война. Здесь покойники на улицах», мама соглашается и уходит собирать вещи. Ждут волонтёры, ждут военные, ждут два полных автобуса переселенцев, и через два часа выясняется, что мама передумала. Мама ведь знает лучше.

2

Вот это дети. Идущие на фронт студенты, которые ещё пару лет назад отмазывались от армии. И это было совершенно в порядке вещей. А теперь не быть на фронте стыдно. Я, вот, не на фронте. И мне, поверите ли, искренне стыдно.

Вы заметили, что стало с памятником в торце Универа за последние месяцы? Который студентам-добровольцам. Присмотритесь. Нет, его не снесли. В него не ввинтили флаг и не раскрасили голубым и жёлтым. Просто из него исчезла вся торжественность. Из монумента, описывающего недостижимый подвиг, он превратился в скульптуру о том, что можно видеть на вокзале каждый день. Эта картина жуткая именно своей обыденностью. Вот к какому памятнику впору сейчас принести цветы.

3

Вот это дети. Выросшие сильными, стойкими и всё переносящими дети времён застоя. Теперь они самые действующие из всего разнообразия детей в нашей песочнице. Всё держится на них.

Они хороши во всём, но к войне жизнь их совершенно не готовила. Честно трудиться — да. Воровать миллионами — тоже да. Ловить тех, кто ворует — не так блестяще, но не без этого. Отбирать у людей права, возвращать людям права, устраивать революции, ломать и строить снова — всё это они. Но не война. За исключением воинов-интернационалистов, все они выросли в корявом, скверном, но мире. Войну они не умеют.

Ведь год назад глубокой ночью мы сидели, намертво прилипнув к монитору. Я, М., её муж и дочь семнадцати лет смотрели трансляцию разгона майдана в ночь с 10 на 11 января. Дочку просто колотило. Муж, как и я, смотрели хмуро и молча. А М. курила и повторяла: «Ребята, они герои! Они же все герои!». Это открытие крупными каплями стекало по её щекам.

Из поколения моих родителей первые — это теперь министры и губернаторы, мэры, комбаты и генералы. Журналисты в АТО и все-все, кто что-то делает. Они всегда в количественном меньшинстве. Нет, они знают, как это работает, война. Они читали об этом много умных книжек. Но уметь — не умеют. Например, как отдать приказ «ни шагу назад», поставить заградительные отряды и класть своих же десятками тысяч, они читали. Но никогда бы не поступили так сами. То, что они вынуждены делать — это очень другая игра. Она поперёк всего. Именно поэтому они, самые сильные детёныши из самого сильного на сегодняшний день помёта, оказываются самыми лёгкими мишенями для удара в спину. Слишком много всего перед лицом.

И из этой же генерации вторые — это бесконечные бездарные многие, которые с диванов в фейсбуки гадят на головы первым с упорством, достойным лучшего применения. Вы их знаете. Они бравируют возрастом и опытом, смотрят на всё свысока. Потому что это дети беззубой советской сытости, с младенчества до импотенции прожившие в одной квартире, не видевшие толком жизни и поэтому берущиеся о ней судить и ей учить. Они всегда были и всегда будут, просто сейчас их стало особенно противно читать. Вы знаете это чувство, когда вместо «лайка» ищешь под публикацией кнопочку «ударить автора головой о бетонную стену четырнадцать раз». Чтобы понять их душевное устройство, достаточно послушать песню Мамонова «Все сволочи», а потом можно игнорировать их пустые выхлопы, потому что больше не интересно. Поскольку среди моих читателей таких людей, слава Богу, нет, давайте не будем больше к ним возвращаться. 

4

Вот это дети. Дети войны. Великой Отечественной. Не потому, что они от старости впадают в детство, отнюдь. Просто наше время и время их детства становятся до дрожи похожи одно на другое.

Всю жизнь они помнят, как сидели в оккупации или бежали в эвакуацию в белый свет. Несут с собой картинки с сотнями раненых, голодом, разгромленными городами и чаще всего только одной на семью похоронкой, которая страшнее всего. Всю жизнь они рассказывают о войне, как о самом страшном в жизни своим детям. Уже третьему поколению своих детей. И всю жизнь они надеются, что ни дети, ни они сами, никогда больше не увидят захватнической войны. Надеялись, точнее.

А теперь — телевизор. По ту сторону экрана то, что очень похоже на год какой-нибудь сорок второй. А по эту в мелькание картинок всматривается, не моргая — правильно — ребёнок. Маленький мальчик, семь десятилетий назад прятавшийся от бомбёжек по лесам или по подвалам. А потом семь десятилетий проживший в этом старом человеке, до смерти боясь, что бомбёжка повторится. И хорошо, если телевизор. Напомните мне, кого труднее всего сейчас вывезти из зоны боевых действий?

5

А что до взрослых, мне кажется, никаких взрослых просто не существует. Дети — это абсолютно все. И те, кто нападает, и те, кто защищается. И те, кто безразличен, и те, кто снаружи пытается понять, кто начал первым. И всё это происходит по одной простой и понятной причине. Некоторые дети любого поколения от рождения непоправимые скоты. Просто по ним сначала этого не скажешь, а потом, уже поздно.

6

И вот ещё один ребёнок, девочка. Совсем молодая, немного младше меня. Она красивая и чистая, как героиня какой-нибудь из сказок Дяченко. Она от рождения болеет, не смертельно, но тяжело. Она мечтает о неясном большом и светлом, а в моменты обострения болезни даже пытается к нему идти. Но чаще всего сделав три шага, падает и набивает шишки. Тогда она возвращается и только украдкой мечтает о своей заоблачной новой жизни. И вот, однажды на неё нападает огромная, колоссально разжиревшая и неповоротливая старуха. Она наносит ей удар за ударом, отнимает всё больше сил, она врёт и юлит. Старушенция нападает без явного повода, просто чтобы показать свою силу. Она бьёт очень больно. Договориться с ней нельзя, и победить нельзя, и на помощь позвать некого, и гибель кажется неотвратимой. Остается только один вопрос: за что? Но на него так и нет ответа.

Так вот, даже если вы никогда не читали сказки Дяченко, вам очевидно, что в конце сюжета с таким началом старуха непременно развалится и издохнет. А девочка всё же выживет, и у неё будет её прекрасное будущее. Она даже выйдет замуж за принца, но только уже не в рамках этой метафоры. Так устроена детская игра, что всё тонкое, красивое и плюшевое побеждает. А всё огромное, злое и пластмассовое разваливается на куски. И вечером ругающаяся мама выбрасывает его в мусор. И жизнь идёт дальше.

Детский рисунок на главной — help-army.org.ua