Заложница чужой войны

Виктор показывает мне металлический шарик, небольшой, как от подшипника. Это -сувенир войны, говорит он. Такими шариками нашпигованы их бомбы. После обстрела ими усыпаны улицы, дети выбегают из убежищ и собирают их на сувениры. 

Комендантского часа как такового в Назарете нет. Есть время, в которое жители города стараются быть поближе к дому. Время, когда мусульмане не молятся. 

“Пока они молятся своему Аллаху, – говорит Виктор, – я могу спокойно ехать по делам, стрелять не будут, сто процентов”. “Молятся своему Аллаху” он произносит с особым цинизмом. 

— Ты их ненавидишь? Ты делишь арабов на шиитов и не шиитов? На членов “Хезболлы”и других партий? На мусульман и православных? 

Он не дает мне договорить. Он понимает вопрос. Хорошо понимает. 

— Я ненавижу арабов. – Пауза. Уточняет. – Арабов-мусульман. 

Виктор просит меня подчеркнуть в записях, что он не считает Хезболлу партией.“Это террористы. Обыкновенная террористическая группировка, я настаиваю”, -говорит он. 

Виктор рассказывает, на фабрике, где он работает, много арабов. “Ахлян, хабиби- доброе утро, друг”, – приветствует он коллег. “Шалом, Виктор”, – говорят они. В Назарете есть целые арабские кварталы и пригородные районы. Арабы на территории Израиля живут в основном обособленно. Они – граждане страны, и пользуются теми же правами, что и евреи. В одном доме с Виктором живет две арабские семьи. 

— Мы не ссоримся, – говорит мужчина, – но я им не доверяю. Арабы готовят очень вкусно, и я частенько заезжаю в арабский квартал, могу и поздно вечером, чтобы купить любимое лакомства – фалафели (овощная лепешка со специями), а вот ребенка туда не отпущу, даже днем. 

Из окна дома Виктору видна “арабская деревня”, так называют поселение в пригороде Назарета. Чтобы мне было понятно, он сравнивает это место с Липцами или Даниловкой в Харькове (сравнение исключительно территориальное). Там живут мусульмане. 

— Они радуются каждой ракете! Понимаешь?! Они не стесняются петь и включать громко музыку и пускать петарды, когда “их” бомба попадает в “нашу” цель! А ведь они на территории Израиля! И их никто здесь не притесняет! – он нервничает, заводится. 

Я обычно провоцирую собеседника на эмоции, а тут боюсь задавать уточняющие вопросы. У него дрожат руки. Я пытаюсь “вывести” его из арабской деревни. 

— Тебя могут призвать? 

— Теоретически, да. 

— Пойдешь? 

— Однозначно. Да. 

Виктор не служил на территории Израиля, он переехал уже после тридцати и не подходил по возрасту. Сейчас призывают тех, кто в запасе. Служить в Израильской армии престижно, утверждает он, молодежь стремится попасть на “передовую”.Отбор строгий. Единственный критерий – хорошее здоровье. 

— Почему престижно? – спрашиваю. 

— И патриотизм, и мальчишеская романтика, и даже выгода в какой-то степени. После службы можно бесплатно учится в любом ВУЗе страны. 

— Какая романтика?! – не выдерживаю я. – В чем? Девятнадцатилетние пацаны учатся убивать! 

— Не убивать, а защищать. Защищать свою Родину. Это называется патриотизм. 

— Скажи мне честно, ты чувствуешь вину, когда видишь по телевизору тела детей? Не важно, с какой стороны. Что ты чувствуешь? 

— Понимаешь, у них не понятно, кто мирное население, а кто “Хезболла”. 

И поэтому война кровавая. И поэтому дети гибнут. Мне жаль их детей, я тебе клянусь, но у них в каждом доме оружие. Почти каждый дом – это военная база! Мы не уничтожим эту базу, завтра из этого оружия выстрелят в моего ребенка! 

Он снова заводится. У меня еще много вопросов. Но я задаю последний. 

— Что для тебя будет окончанием войны? 

— Если они отдадут наших пленных солдат, примут наши законные границы и перестанут стрелять в нашу сторону. 

Через несколько часов иду на другую встречу. Нервничаю. Это правда. Впервые в жизни я прячу “магендовид” (кулончик на шее – Звезда Давида) которую ношу много лет – подарок. Не снимаю, переворачиваю и прячу под волосы. Не то, чтобы страшно, а вдруг… Вдруг, кто-то с такой же шестиконечной звездой на шее убил его ребенка?! Знаю, драматизирую. А вдруг…

Мухаммеду 41 год. 10 из них он живет в Харькове. Он родился и вырос в Бейруте. Там его Родина, там его дом. Он тоже говорит с акцентом, но, по-моему, стесняется этого. Он учился в медицинском. Женился. Остался. В Ливан ездит часто, там мама, братья, сестры, друзья. Там бомбят. 

— В 300 метрах от меня взорвалась ракета. Я упал, мне было страшно. А потом увидел тела людей. 

Я в шоке. Воспоминания о первой ракете. Совпадение до метра! 

— Какие слова ты произнес, когда понял, что жив? 

— Хамдул Алла – слава Богу. 

Мурашки по телу. Ощущения, слова, жесты – похожи. Похожи, как братья. 

Он только что звонил домой. Вертит в руках карточку для международных переговоров. Утром в новостях узнал, что бомбили его улицу. Погибло 70 человек.

— Как дома? – я спрашиваю абсолютно искренне. 

— Все живы, – коротко отвечает он. 

Он показывает мне фотографии семьи, снятые мобилкой. Они в бомбоубежище. Это брат, его жена, их дети. В маленьком экранчике мобильника, улыбающаяся девчушка. Они играют. Играют в бомбоубежище. Дети. 

— Сирены нет, – рассказывает Мухаммед, – говорят в громкоговорители, предупреждают о бомбежках: “Сейчас тут будут бомбить, чтобы уничтожить боеприпасы, выходите из домов”. 

Предупреждает Израильская сторона. Мухаммед уверен, что это делают специально: 

— Люди выходят, а они бомбят. 

— Ты их ненавидишь, евреев? Ты делишь их на хасидов и… 

Он не дает мне договорить. Он понимает вопрос. Хорошо понимает. 

— Я ненавижу евреев. – Пауза. Смотрит мне в глаза. Уточняет. – Евреев —израильтян. 

Каждый раз, когда он говорит о евреях, он извиняется и повторяет, как присказку: 

— Я не хочу никого обидеть. 

Я проверяю кулончик. На месте. Под волосами. 

— Что для тебя “Хезболла”? 

— “Хезболла” переводится как партия Бога. Это духовное сообщество верующих людей. Это партия. Ее поддерживают в каждой шиитской семье. Я не знаю семьи в Южном Бейруте, где хотя бы один человек не был членом “Хезболлы”. 

Не успеваю задать вопрос о терроризме. Мухаммед продолжает: 

— Понимаешь, нас путают с террористами, потому что Бен Ладан создал такой имидж всему арабскому миру. Я осуждаю поступки “Аль-Каиды”, я не хочу, чтобы нас путали. Вот я сейчас в Харькове и я знаю, где находятся еврейские общества,“Сохнут” и другие, но я не пойду туда с бомбой. Я не террорист. Мы – патриоты.- Мухаммед просит меня подчеркнуть в записях, – Мы защищаем свою Родину. 

— От кого? 

— Как от кого? – теперь заводится Мухаммед. Я не хотела провоцировать, так получилось. Он говорит почти скороговоркой: 

— Мы дома не чувствуем себя дома! Их самолеты летают по нашему небу. Моего знакомого рыбака чуть не застрелили за то, что он просто рыбачил, а мимо границы вообще пройти нельзя, даже приближаться! Сразу предупреждают, что будут стрелять! 

И стреляют. Они тут везде как хозяева, а это наша территория, понимаешь?! 

— Зачем им вас убивать? 

— Хобби у них такое, ненавидеть мусульман. Они считают себя избранным народом. Если ты не еврей – умирай. 

Не хочу спорить. Не хочу уточнять. 

Я пришла увидеть войну глазами тех, кто там был. В конце концов, они могут врать. Оба. А могут свято верить в то, что говорят, но это не обязательно истина. У Мухаммеда дрожат руки. 

— Ты стрелял в людей? 

Он не отвечает прямо. Он отвечает так: 

— Я не знаю взрослого мужчину у себя на родине, который не держал бы в руках оружие. 

Мухаммед сказал, что их не призывают в армию. Воюют только добровольцы. Он сказал, что воевать престижно. Он сказал, что мужчина, который не воюет, – не патриот. 

— Вы учите детей в школах обращаться с оружием? 

— Нет. У нас нет таких уроков. Как у вас в Украине НВП. Нет такого. 

Он сказал, что в Украине есть народ и есть армия. Он сказал, что в Ливане это одно и тоже. Он так сказал. Он сказал, что если в стране есть ребята, которые готовы отдать за нее жизнь, то это хорошая страна. 

В центре Бейрута работают банки и ходит транспорт. Бомбят южную часть города, где живут в основном шииты. Дом, где живет его семья, теперь “с видом на море”,шутит Мухаммед. Деревни, которая разделяла море и его дом, больше нет. В их бейрутской квартире сейчас живет около тридцати человек, приютили родственников, которые остались без дома. 

— Что для тебя будет окончанием войны? 

— Конец войны… Пусть вернут всех наших пленных, и часть Израиля, хотя в глубине души я хотел бы забрать весь, и выведут войска, и отдадут карты наших земель. И пусть не нарушают наши воздушные пространства и не стреляют в людей. Тогда, может быть, война закончится. 

Я ухожу. Ухожу, чтобы не спать ночь. Чтобы думать о двух мужчинах. Почти ровесниках, которые так похожи друг на друга и так ненавидят друг друга. Ненавидят по одинаковой причине. Я стала заложницей. Заложницей чужой войны.