Решила сделать уборку в папке «Документы». Ненужное поудалять, понастальгировать трохи:). Открыла эту многоуровневую систему «папка-надпака-в подпапке-папка» и ужаснулась. Почти ГИГ доков..Пипец, я – графоманка!
Ладно статьи, рассказы и очерки. А, немыслимые сценарии к сериалам, клипам, передачам, праздникам, фильмам, роликам, рекламные стратегии, скетчи, песни, некрологи, оды, эпиграммы.. На букву «И» восемьдесят четыре документа и у всех окончание одинаковое «дея». И это только за последние пять лет. Благо предыдущее сгорело вместе с винтом.
Среди прочего, в папке «Фигня», попался мне забавный документик двухлетней давности под названием: «Стажерам читать. Местами учить наизусть»! Поржала. От души. Шедевральная статья одной коллеги (даже не знаю, что брать в кавычки – коллегу или шедевральную). Не постебаться было грех, клянусь. Этот листок (статья с коментами каждого абзаца) висел у нас в новостях на туалетной двери. Изнутри.
Хотела увековечить опус тут (там слог, там тема, там логика, да там все –иллюстрация к юмористической брошюре «профнепригодность»). Но не стала. Не то, чтобы меня тяготило хорошее воспитание или коллегиальная честь, просто струсила взять на себя ответственность публично осмеять. «Да, кто ты такая?!» справедливо возмутилась бы девочка и была бы права. Писать то все могут…
Вспомнилась мне одна история. Про зеленую тетрадь. Чужую.
В какой-то момент, еще школьницей, я вдруг стала считаться «писателем», ну или «писарем», в общем, пишущим человеком. Сначала было: «Анька напиши»! (стишок, сочинение, рефератик, стенгазетку – по нарастающей). И, если честно, мне это нравилось, всегда. А после появилось новое, и оно мне не понравилось категорически. Называлось: «Анька почитай!». Хотя, вру, в этой ипостаси, форма, была уже поуважительнее
– Анечка почитайте, я роман пишу. Вы уж только внимательно почитайте, там каждое слово ценно…
Ценность слов я понимаю, я иногда не понимаю смысла. Смысл для меня, по старинке, важен. И порядок слов в предложении и согласованность. От штампов переворачивает, может я капризная?
Тетрадь та, зеленая (обильно пропитанная слезами и потом гения) много лет хранилась. Принесла мне ее девушка с восьмого этажа. Ира.
– Анечка почитайте, я роман пишу. Вы уж только внимательно почитайте, там каждое слово ценно…
На полях пометки, сноски типа: «здесь автор имел ввиду то-то», «тут автор подчеркивает яркий образ того-то». Я улыбнулась и потерла руки, обожаю хороший стеб!
«В синеве синего неба, не омраченного дневными суетно кричащими, алчущими пищи презренной, чайками, под клубящимися темными тучами, в густом, мрачновато-сером тумане горизонта, еле виднелся слабо заметный образ белоснежного, мягкого, обволакивающего, почти утопающего в одинокой, зыбкой мечте девственника, паруса…»
Не снимая улыбки (вдруг все-таки стеб) я посмотрела на соседку: ЧТО ЭТО?!
– Это эпиграф!
Девушка высоко подняла брови, на лбу «еле виднелась слабо заметная» бегущая строка: «тетка не знает что такое эпиграф, фи, а я ей шедевр доверила!». Но похвалы она вожделела сильно, поэтому позволила мне продолжить.
Я снова посмотрела в тетрадь. Почерк ровный, крупный, наклон букв правильный до градуса. Вспомнилась Ирина Валерьевна: «Дети! От почерка зависит ваше будущее! Брежнев получает десятки писем, но читает только те, которые красиво написаны! Гин, тебя это касается в первую очередь. Леонид Ильич никогда не взял бы твое письмо в руки»! Всегда хотелось сказать: «Тю, естественно, потому что я бы ему никогда и не писала», но я боялась.
« ОН, тяжело всматриваясь в туман, снова и снова напрягая глаза, щурясь и раскрывая их, но попытки эти были жалки и тщетны, ибо образ то появлялся, то исчезал, то растворившись, казалось бы, навеки, снова появлялся, как невидимая дымка золотистого тумана, как тончайшая серебристая нить связывающая сиюминутную реальность и глубокую девственную мечту, что не давала ему возможности расстаться с надеждой…»
Я перечитывала предложение несколько раз. Не в надежде поймать смысл (ритм, форму, чувства). Нет. Я оттягивала момент. Поднять голову, посмотреть в глаза и (о боже) что-то сказать!? Не хочу. Не могу. Блин.
«Ир, это чушь», «Забери и никогда, никому не показывай», «Немного поработай над согласованностью», «Мне кажется, ты слегка переборщила с образностью», «Боже, это прекрасно, как поэзия Петрарки»! Что? Что я должна была сказать? Мы стояли на заплеванной лестничной клетке, она смотрела так, как может смотреть только моя дочь, когда распахивает дневник с «двенадцаткой» по английскому.
– Оставь. Это не просто. Я должна почитать полностью. Не хочу делать выводов «на ходу».
Презирая себя за трусость («Тю, естественно, потому что я бы ему никогда и не писала») я хлопнула дверью. Все, пипец, теперь эта тетрадь – мое проклятие. Заноза, кость, бельмо, орущее не о бездарности автора, нееет. О моем малодушии. И буду я прислушиваться к шагам соседей, прежде, чем нажать кнопку лифта, чтобы, не дай бог, не встретиться в тесном прямоугольнике с алчущими признания глазами…
Через год эта семья переехала в другой район. Каждую генеральную уборку я натыкалась на «роман», и почти доносила его до мусоропровода. Так и не смогла поднять руку.
Ну, кто я такая?! Человек от души, человек, может, талантлив, по-своему. Непонятый современник, может даже гений…
Спустя лет пять, абсолютно бесцеремонно, без всяких нравственных терзаний, зеленую дерматиновую тетрадь сожрал бультеръер Лелик.
Ирочку я больше никогда не видела. Но иногда, заглядываю на блоги и думаю: ОНА! ))
Р.S. В общем, открытым остался классический вопрос: А СУДЬИ КТО?!
И еще думаю, кто из нас графоман, я со своим гигом документов или «синева синего неба»? А папочку я закрыла, ага. Нисиводня…
