Смерть – закономерна, потеря – ужасна. Я не помню, кто это сказал. А может, и не говорил никто. Просто пришло в голову. Вахтерша Михална никогда не болела, не вязала, не сюсюкала с детьми, не улыбалась, не кричала, не лузгала семечки, не обсуждала сериалы, не задавала дурных вопросов, не носила платка и не собирала денег. Но…
За сто метров до подъезда, я замедляла шаг и нервно смотрела на часы. Может, ОНА спит. Уснула. В ее возрасте… Переутомилась за день и дремлет на посту… Репетирую лицо.
Улыбнусь: «Здрасьте…» Нет, заподозрит, в употреблении спиртного. Лучше строго:«Добрый вечер»! Нет, это долго. А может, действительно, поговорить с человеком: «Здравствуйте, не спиться? И у меня на работе завал… Может быть, вам хлебушка купить? Или в аптеку»? Что я несу?! Ночь на дворе, какая к черту аптека?!Берусь за ручку двери. Если дернуть резко, она скрипнет громче, но короче. Если открывать медленно, скрип как-то мягче, но растянут во времени. Как же быть, блин?!
Классический вопрос возникает каждый раз перед дверью подъезда, когда появляешься позже положенного времени. Это ода двери. А скрип – все равно приговор, хоть резко, хоть плавно. Интересно наблюдать застывших на мгновение жильцов нашего подъезда, перед финальным рывком двери. Наверное, жители соседних домов думают, что у нас ток подведен к дверной ручке.
Она никогда не спит.
Набрасываю капюшон. Жалкая попытка замаскироваться. Она же старенькая, не заметит – уговариваю себя. Знаю. Знаю, она не только меня, она всех моих друзей и знакомых и даже их детей узнаёт. Помню, приехала ко мне подружка с сыном, дети играют, мы болтаем, замечательно. Вечером она звонит мужу, просит забрать их на машине, он до этого был у меня один раз, год назад. Заходит он в подъезд, набирает воздуха в легкие, что бы уточнить у вахтера, в какой точно квартире я живу, а та, не дождавшись вопроса, чеканит: «С-о-р-о-к – в-о-с-ь-м-а-я –т-в-о-и – е-щ-е – т-а-м».
И после этого я пытаюсь спрятаться под капюшоном?! Детский сад. Решение приходит после рывка двери. Проскочу. Возьму скоростью. Узнает, конечно, но не успеет отреагировать. Пролетаю. «Здрасьте» на ходу, не глядя. Пешком по лестнице. Кнопка лифта – боже упаси. Задерживаться нельзя. Пространственно-временной континуум нарушается. Я бегу, но не отдаляюсь. Медленно открывается дверь сторожки… Нет, она не скрипит, я ее не слышу, ощущаю.
«Ч-е-т-в-е-р-т-ь – п-е-р-в-о-г-о»!!! С грациозностью дворецкого и артикуляцией чтеца. Такое ощущение, что это вовсе не упрек и вообще не в мой адрес, просто жильцы втихаря сбрасываются и платят ей за то, чтобы она констатировала время моего прибытия. А если кто-то в этом подъезде уже спал, то извините. «Мегера» произношу я одними губами. Не сомневаюсь, она слышит.
Почему-то хочется бежать вниз и оправдываться. Упасть на колени и клясться. Клянусь, была на работе. Клянусь, монтировали программу. Ни грамма спиртного, клянусь. Завершить коленопреклонение пресловутым «я больше так не буду» и прощенной уйти…
Как без нее? Как? Птицей лететь в облаках? – прочно засели строчки из поэмы Роберта Рождественского. К чему? Ведь я же не любила ее. Ее никто не любил. Хотя нет. Нелюбви я не испытывала. Точно. Это было что-то другое. Не могу сформулировать.
Люди как-то растеряно смотрят друг на друга. Рождественский читается в глазах всего подъезда. Сталкиваюсь возле лифта с соседкой. Я не знаю, как ее зовут. Яне знаю, из какой она квартиры. Я вообще о ней ничего не знаю! Но только теперь понимаю, почему нас это никогда не волновало. У нас было нечто большее. Нам ненужно было знать друг друга. У нас была ОНА. Дух подъезда, стержень, если хотите, философия подъезда. В каждом из нас жила Михална. Каждый из нас замирал перед дверью после десяти вечера. Мы – единый организм. Были.
Соседка с пятого. Привычное здрасьте, звучит как-то вопросительно. Она несет на прогулку собачку. Именно несет, хотя собачка совсем не инвалид и вполне в состоянии самостоятельно передвигаться. Но женщина ее несет, несет потому что так ее, собачку, удобнее контролировать. Пасть зажать, чтоб не гавкнула возле сторожки, или, не дай бог, не справила нужду в радиусе пятидесяти метров от подъезда. Странно, но ведь теперь ее можно отпустить. И даже скомандовать«Голос» прямо на первом этаже! Но она ее несет.
Замечаю, как чисто в подъезде. Раньше не замечала, всегда бегом. Ух-ты, и цветы в горшках. Цветут. В лифте зеркало. Целое. И коврик. Коврик в лифте! Кусочек, такой маленький зелененький квадратик. Голову на отсечение, у Михалны дома лежит большой зеленый ковер, в котором не хватает куска квадратной формы, по размерам абсолютно равного основанию стандартного лифта.
Как ее звали? Какое имя было у человека, отчество которого было нарицательным? В какой квартире она жила? С кем? Сколько ей было? Семьдесят? Восемьдесят?
У меня никогда не было ключа от почтового ящика. А зачем? В нашем подъезде почтовые ящики – это архаизм. Вся почта, включая ценные письма и денежные переводы, выдавалась из окошка сторожки. Подозреваю, что почтальоншу даже на порог никто не пускал.
Однажды гуляли с девушкой из соседнего подъезда с детьми на горке, что-то им дома понадобилось буквально заскочить на пять минут, а, да, померить комбинезончик на мою дочку, из которого ее девочка уже выросла. Неважно. Важно, что нам надо было очень ненадолго заскочить вместе с детьми в квартиру. Заходим к ним в подъезд, и я привычным движением оставляю санки у входа. «Ты что?» – искренне удивилась моя знакомая, бери с собой. «Как это?» – в свою очередь не поняла юмора я. Тащить санки с собой, зачем?
Сейчас эта ситуация вспомнилась так ясно. Отчетливо понимаю, что не задумываясь оставила бы у входа в наш подъезд, что-то гораздо более ценное, чем детские санки. Что у меня самое дорогое? Компьютер! Запросто.
Мой дом – моя крепость. Надо было написать такую табличку и повесить у нас над входной дверью. Это как нельзя лучше иллюстрировало бы особенность нашего подъезда. По крайней мере, наши жильцы такой юмор бы оценили, точно. Но ЕЕ больше нет.
Я долго учила свою дочь здороваться с соседями. Хотя мое глубокое убеждение –учить ребенка вежливости глупо. Это качество развивается исключительно примером взрослого.
Особенно пятилетние девочки терпеть не могут, когда с ними сюсюкают чужие.
«Ой, кто это у нас такой большой?! Какое платьице красивое! Это кто тебе такое купил?!» Ужас. Мне всегда казалось, что это такая специальная речевка, которая записана на бумагу и выдается женщинам, достигшим пенсионного возраста в момент выхода на лавочку под подъездом. Главное – в сценарии четко указаны не только вопросы, но и интонации, с которыми они произносятся. Изменяться в зависимости от обстоятельств может только последний вопрос. В моем случае это: «А папа твой где?» Голову непременно надо склонить набок и изобразить доброжелательность. «В Караганде», – это меньшее, что хочется ответить. Но дочке, естественно, я этого не говорю. «Ну, поздоровайся, что тебе стоит», – уговариваю я пятилетнюю упрямицу. И каждый раз она проходит молча. «Ой, извините, она такая стеснительная» – у меня тоже речевка есть.
Михална – единственная соседка, с которой моя псевдостеснительная дочь непросто здоровалась, а здоровалась первой, громко, четко, начиная с расстояния пяти метров.
В каждой семье, наверное, есть страшилка для «разгулявшихся» детей. Кого-то, я слышала, пугают милиционером, кого-то – выброшенными с пятого этажа игрушками. Можно по старинке «Бабаем», а в продвинутом варианте отключенным навсегда компьютером. У нас заветное словосочетание – «Михална услышит».
«Тише! – командует моя дочь толпой (кто не знает, трое детей в квартире – это уже толпа), – Михална сегодня на смене. Ма, уже есть десять?»
Мой ребенок, не понимающий по часам, четко знает, что десять часов – это граница между детским беспределом и началом ночи. Причем «Комендантский час» распространяется только на ЕЕ смену и исключений не имеет. Новый год и дни рождения включены.
Я никогда не понимала графика наших вахтеров. Скорее всего, та пара человек, которые иногда были замечены в окошке-амбразуре, только заменяли ЕЕ в некоторые дни. Но на праздники – никаких замен!
Не помню, какой-то праздник был, типа дня машиностроителя. Ну, не праздник, скорее повод. Звонят друзья. Может кто-то из них таки машиностроитель, не помню. «Мы едем! С детьми, гитарой, пивом. Встречай»! Я обрадовалась, дочка в восторге, следующий звонок: «Выйди, пожалуйста, забери нас, мы в подъезде». Выхожу. Немая картина. Две семейные пары, двое детей, гитара (пива не видно, бутылки в рукавах). Взрослые, состоявшиеся люди стоят, как школьники, пред бабушкой-вахтером и не ругаются, не спорят, не оправдываются. Слушают. Вспомнилась линейка в пионерском лагере. Вожатый зачитывает распорядок дня:«Ровно в десять – отбой!»
Как она это делает? Не кричит, не ворчит. Говорит мало, четко и главное -доходчиво. Как? Чужой человек. Я перед родителями так не стояла на вытяжку.
– Мы будем только тихие песни петь, честно. А детей сразу спать уложим. Всех.(Под гипнозом, добавляю про себя)
– Бред! Свободная страна! – доказываем мы друг другу уже в безопасном месте, за дверью квартиры. Но, несмотря на это, начиная с десяти, по очереди одергиваем детей: «Тише!»
Сами переходим на спокойные романсы. Вопрос, кто пойдет за пивом, – звучит, как приговор.
Смотрю в окно. Венки. Ее больше нет. Воскликнуть цинично: «Свобода!»? Не то, что бы я не цинична. Просто не хочется. Конечно, смерть – это всегда страшно, даже если совсем чужая. Я подумала, а вдруг бы она не умерла, а переехала. В другой дом, в другой город. Мне кажется, мы, жители этого подъезда, все равно ощущали бы потерю. Парадокс? Скорее закономерность.
Кем она была? Может быть, учитель? Актриса? Физик-ядерщик?
Михална – это и возраст, и профессия, и пол, и семейное положение. Это образ. Легенда, которая всегда будет жить в этом подъезде. Какое невиданное чувство мы испытывали к этому человеку? Любовь? Ненависть? Уважение? Страх? Не знаю. Но, кажется, все мы, жители первого подъезда, и каждый из нас в отдельности, потеряли что-то очень важное.