Он сказал это в больнице. Сказал, когда пришел в себя, после неудачной (или удачной) попытки покончить с жизнью. Она не разговаривала с сыном почти год. Год понадобился взрослой женщине, чтобы произнести такие знакомые, банальные слова: “Знаешь, я подумала, главное, чтобы ты был счастлив…”
На фразу “guy as you” я наткнулась случайно, в Интернете. В свои “немного за тридцать” я “і гадки не мала”, что ГЕЙ – это аббревиатура. Переводится как – такой же парень, как и ты.
Вообще идея покопаться въедливыми журналистскими щупальцами еще и ТАМ меня не то чтобы преследовала, но периодически посещала. А тут еще праздник со странным названием “день толерантности”. Короче, не вижу повода “не”.
Пятница.
— Кто пойдет со мной в гей клуб?!
Саркастический смешок коллег игнорирую, но, на всякий случай, добавляю
— По работе.
— Лес рук! – как любила говаривать моя классная руководительница.
Юля Боревич робко пытается задавать уточняющие вопросы:
— А где? А как? А безопасно?
— Я пойду, – твердо заявляет Маша Малевская – смелая женщина. И Юлька, поколебавшись, тоже записывается.
Возле входа в клуб очередь. Очередь за входными билетами. “Командировочных” у нас нет, поэтому вопрос актуальный.
— Скажите, сколько стоит вход?
— Для женщин сорок гривен.
— Ого! Сколько же тогда мужчинам? – сокрушаемся мы, дети современной гендерной политики.
— Двадцать, – отвечают нам в окошке, и мы замолкаем. То ли перевариваем смысл, то ли оцениваем свои возможности, а может, и то, и другое.
Недалеко от входа двое с шарами. Двое мужчин с разноцветными воздушными шарами.
— Смотрите, они целуются! – шепчет Юлька и неприлично смотрит на них в упор.
Фраза “Здравствуйте, мы из газеты” радует своим идиотизмом – “а шо делать?”, вариантов нет. Подходим:
— Мы долго думали, как подойти, но решили сказать правду, в общем, мы журналисты, хотели бы написать статью в газету. О Геях. Гей – это не обидное слово? Ищем героев, вот, смотрим, вы с шариками, может, посоветуете что-нибудь?
Все это я выпаливаю на одном дыхании, ощущая абсурдность произносимого почти физически. Странно, но “тремя дурами” нас никто не называет. Мы входим в клуб.
Виктору – двадцать семь, Андрею – девятнадцать. Шарики – потому что дата. Год и месяц – вместе. Я оставляю девчонок в зале и захожу в гримерку. Виктор готовится к выступлению, он певец. Три стула, пепельница и зеркало. Передо мной двое мужчин. Молодые. Симпатичные. Приятные. Никакой косметики и платьев. Шутят, даже прикалываются. Обычные ребята. Только за руки держатся. Первый вопрос, который хочется задать: “Скажите, а мама знает, чем вы тут занимаетесь?” Шутка.
С долей. Правды. Горькой.
Не надо обвинять меня в сопливослезности, в смысле драматизме или даже трагизме. Еще больше я боюсь быть уличенной в тайном замысле популяризировать гей культуру и все такое. Просто я под впечатлением. А это значит, что кнопка “delete” не работает. Пишу, как чувствую.
— Я класса до десятого не думал ни о чем таком, – признается Виктор. – У меня девушка была.
А потом я влюбился…
Он влюбился в одноклассника.
В крепкого, спортивного мальчишку. Говорит, тот был таким, каким он хотел видеть себя. Мучился от неразделенной любви, как любой подросток в 16 лет. Даже признаться пытался, записки писал.
В ответ – агрессия.
— А я с детства в куклы любил играть, – вклинивается Андрей. –
У меня сестры старшие, я с ними играл, а солдатиками не интересовался. Ни футболом, ни войнушками. Перед зеркалом любил крутиться. По полтора часа мог в школу собираться!
Ощущение такое, что меня разыгрывают. Вот, сейчас, они засмеются и скажут, что это все неправда! Но это правда.
— Подумаешь, год и месяц! – говорю я. – Тоже мне дата, мы такие даже неотмечаем… – не успеваю договорить и уже корю себя за противопоставление “мы”.Они не обижаются. Привыкли.
Оказывается из “год и месяц” надо вычесть еще восемь месяцев разлуки, с больницами и глубоким самокопанием.
— Мои всю жизнь подозревали, – говорит Андрей. – И мама, и отец, и, наверное, соседи. Но вслух никогда не говорили об этом. Когда я по-настоящему влюбился(нежный взгляд в сторону Виктора. – А.Г.) мать почувствовала, что ли, и стала уговаривать: “Не ходи, не общайся, тебя обманывают, ты запутался…” Лечить пытались, водили к психологу. У меня тогда наоборот все хорошо в жизни было, я был счастлив. Но на меня давили. Давила мама. Сильно. Я пытался.
Он пытался соответствовать маминым представлениям о мужчине. Перестал общаться с Виктором. Перестал ходить в парикмахерскую, ходил пить пиво с ребятами из подъезда, и даже (!) обсуждал футбол.
— Она приходила и наезжала, что от меня пивом несет. Я не понимал, что она хочет? Как угодить? Какие доказательства нормальности ей нужны? Она меня ломала и было больно.
Полгода. Он почти ни с кем не общался.
— Я пытался, а она… Она пила.
Однажды она пришла домой сильно пьяная, он не выдержал: “Я же стараюсь! Стараюсь быть правильным ради тебя, а ты?!”
Он наглотался первых попавшихся таблеток и загремел в больницу. Отчаянье. Одиночество. Кто из нас “нормальных” в 17-18 лет не испытывал подобного? Поднимите руки. Лес рук…
После больницы домой не вернулся. Говорит, две недели бомжевал. А потом вмешался отец. Бизнесмен, вечно занятой мужчина, который
“не парился” юношескими странностями сына. Снял ему квартиру. “Только мальчиков поменьше води” – пошутил, вручая ключи.
Это единственное, что отец вообще произнес “на тему”, рассказывает Андрей. Сейчас с семьей он почти не общается. Только по телефону.
Виктор тоже побывал в больнице. По той же причине.
— Я очень переживал, когда Андрей исчез. Я страдал. Ты расставалась с любимым человеком?
— Да… наверное, – я, как завороженная, пытаюсь вспомнить ощущения любовных страданий. Туговато.
— Когда он ушел, я остался один с пониманием того, что я гей. Не ел, не пил. Депрессия. Помню, как потерял сознание. Пришел в себя в больничной палате. Возле меня мать: Мама, я гей.
Она не разговаривала с ним почти год.
Блин, как сценарий к мексиканскому сериалу. Но это правда.
Я все-таки вытащила давно ушедшую в бессознательное собственную историю любви. Влюбленности. Он был старше. Гораздо. До таблеток не дошло, но ощущения похожи.
Истории, потому что сериалы? Или сериалы, потому что истории? Матрица.
— А как сейчас? – спрашиваю. – Ты говорил, мама все понимает и принимает, насколько принимает? Варенье передает?
Виктор смеется.
— А тебе твоя предает?
— Да, – отвечаю честно. – И варенье, и котлеты. Иногда.
— И мне. Нам.
Они действительно выглядят счастливыми. Оба. Правда, Виктор часто говорит лозунгами: “Общество не готово”, “Кругом агрессия”, “Нам приходится выживать”.
— В чем неготовность общества? – спрашиваю. – Тебя били?
— Нет, не били. Зачем ты так? Унижают часто. Чувство обиды уже притупилось. Но вот на улице, днем, я не могу пройти с любимым человеком за руку. Заплюют.
Не переживайте, я знаю кучу “нормальных” мужиков, которые тоже стесняются взять за руку любимую женщину. И ничего.
— Это все шаблоны, – говорит Виктор. – Такое восприятие воспитывалось годами. Была же статья за подобную любовь в уголовном кодексе СССР.
И в Библии…
— Кстати, вы верующие?
— Я в церкви три раза был. Первый раз, когда в институт поступал, второй, когда дед умирал, а третий. Третий, когда Андрей ушел…
Андрей считает церкви и их служителей лишними посредниками:
— Я верующий, но по-своему, – говорит он. – А насчет того, что Библия не признает однополой любви, так она столько раз переписывалась, что наверняка что-то напутали.
— Подождите, а продление рода?
— Ты что-нибудь слышала о естественном отборе? Геи – это такая форма контроля над количеством человеков. Профилактика перенаселения.
— Хорошая теория. Ну, почему тогда такие жесткие стереотипы? Слово “гей” – водном смысловом ряду со словами “извращения”, “неестественность”, “болезнь”.
— “СПИД” не забудь, – добавляет Виктор, – и “наркоманы”.
А действительно, почему СПИД и наркоманы? Может, эти привязки с местами заключения связаны? Ну, в смысле, все в одну корзину, так удобнее.
Решаюсь на провокацию.
— Ну, скажите, ведь, зоофилия, педофилия – это извращения, они не естественны для человека так же, как и однополая любовь?!
— Ты сама себя послушай. “Однополая любовь” – цитирует меня Виктор. – Любовь!
А сексуальный утехи с животными и, не дай Бог, с детьми – это таки извращения. Ведь речь идет там только о сексе, а не о чувствах. И там насилие, потому что ни те, ни другие не могут за себя постоять, а мы – взрослые люди.
— А вы дарите друг другу подарки?
— Ну, конечно.
— А читаете что? Романы женские?
— Я Ахматову люблю, – говорит Виктор. – И Жана Жене.
— А ревнуете?
— Я ревную. Сильно, – говорит Андрей. – Он же популярный, со всеми целуется при встрече, а я ужасно злюсь.
Я продолжаю блиц из глупых вопросов, на тему: “Неужели вы такие же?!” Меня перебивает Андрей.
— А знаешь, знаешь, откуда еще берутся стереотипы манерных накрашенных мальчиков?! А вот из-за таких вот, которые вот тААк вот пААдкуривААют и вот так вот разгААваривААают. Блин, терпеть не могу! – он пародирует типичного в моем представлении гея. Смешно.
Я вспомнила одногруппника Данила. Над парнем не издевались только ленивые однополые собратья. А беда его заключалась в том, что он считал себя писателем и для соблюдения стиля носил кашне. Имидж у человека был такой. А еще (о Боже) у него был носовой платок, как ни странно, каждый день чистый и выглаженный. А то, что он перед женщинами краснел и смущался, никого не волновало. У него ж кашне. Если бы он брил затылок или хотя бы курил трубку, может, ему не пришлось бы иммигрировать?
У Андрея вообще с обществом отношения нормальные. Он студент, будущий программист.
В институте все ЗНАЮТ – и ничего.
— Это потому, что у него я есть, – смеется Виктор. – Он в себе уверен, не ходит, по углам не прячется, глаз не отводит. Нормальный, уверенный молодой человек. Его уважают, несмотря на то, что его девочки не возбуждают. Мне хуже было. Лет пять назад мы еще прятались. Стеснялись. А когда добился чего-то в жизни, состоялся профессионально, уже взгляд другой, не запуганный. Главное – не бравировать своими “странностями”, а гордиться “традиционными” успехами.
— А зачем геи манерничают? – спрашиваю я.
— А зачем мальчишки девчонок за косички тягают? Чтобы внимание к себе привлечь. Знаешь, как трудно найти себе пару, если ты такой?!
— Не знаю.
Андрей посмотрел на часы: пора. Он начал открывать шампанское, я почувствовала себя лишней. Мы, оказывается, час проболтали.
Я вышла в зал, думая о шаблонах. Я не люблю шаблонов. Меня раздражают выражения “нехороший кашель” и “контактный телефон”.
— Ой, какой у тебя нехороший кашель.
Или
— Оставьте свой контактный телефон.
А кто-нибудь назовет для примера хоть один неконтактный телефон? Или, может быть, кашель бывает хорошим? Но ведь мы употребляем эти словосочетания. Не задумываясь. Шаблон?
Я застала Машку с Юлькой на лестнице. Мест в зале почти не было. Я бросилась извиняться, что так задержалась, а они и не думали обижаться.
— Слушай, тут так здорово!
Харьковский гей-клуб, оказывается, единственный на Восточной Украине, по крайней мере, нам так объяснили. (Киев не в счет). Запорожье, Донецк, Днепропетровск – так потом представляла гостей ведущая. Правда, мужским голосом, но это только первые три минуты – шок.
А потом – просто трансвестит, подумаешь. Главное, от ее импровизаций обхохочешься.
Мы уселись на балконе, нас, видимо, выдавали открытые рты, а может мы даже тыкали в людей пальцами? Потому что через несколько минут к нашему столику подошел молодой человек и очччень мило спросил:
— Девочки, вы из налоговой?
— Боже упаси! – ответили мы хором. Оказаться в таком “меньшинстве” показалось оскорбительным. ))
Сначала мужчин, танцующих медленный танец, хотелось фотографировать. Срабатывали профессиональные инстинкты. А через час, через час все стало выглядеть НОРМАЛЬНО. Когда выступал Виктор, мы искали глазами Андрея. Он стоял на лестнице и переживал. Правда.
Геи, лесбиянки, натуралы и натуралки. Весело. Клуб как клуб. Почти. Мы вывелие го формулу: Ты есть ты, кем бы ты ни был.
На стене висел плакат “С праздником, товарищи женщины”! А у рыжего парня на футболке я прочла надпись: “guy as you”.
Разъезжались мы под утро. В каждом прохожем нам непременно мерещились геи. Матрица.