«Анна Каренина». ЛиПи
Литературные письма. Лев Николаевич Толстой, «Анна Каренина».
Здравствуйте, Елена Витальевна!
Хочу начать с признаний: я не люблю Анну Каренину.
Еще раньше я начала недолюбливать Льва Николаевича. Потом уже – Анну Аркадьевну.
Льва Николаевича – за сливы. Помните, мы в детстве читали поучительно-воспитательный рассказ «Косточка», в котором мама сочла сливы и поставила, зараза, Ване под нос. Когда же он поддался искушению (проще говоря, мальчишка съел 1 (одну!) сливу), над ним глумилась вся семья.
Никакого высокого воспитательного значения я там не вычитала. Было обидно за Ваню и противно за маму. Более того, эта литературная замудрая мама с мамой реальной решительно не ассоциировалась. Если уж сливы в доме появлялись (а это бывало очень редко – жили в пустыне), – их отдавали детям просто так. Без счета.
Во взрослой жизни второй, морально-этический, смысл рассказа я вполне понимаю, но униженного Ваню я Толстому простить не могу.
Собственного сына подстроенному искушению я не подвергала никогда. И ничего: хорошо про совесть понимает без всякого унижения.
Теперь Анна Каренина. Впервые я прочитала ее судьбу лет в 18. И как в «Войне и мире» без сожаления пропускалась «война», картины «народной жизни» и длинные рассуждения о смысле жизни, а внимательно рассматривались наоборот: балы, платье Наташи, ее захватывающе мутные отношения с Анатолем, Сонины страдания по Николаю… так и в «Анне Карениной» остался тогда на бумаге весь Левин в деревне, весь брат Николай и весь Сергей Иванович Кознышев, почти весь Каренин, кроме ушей, вся благочестивая Варенька, все рассуждения о политике, экономике, опять же — смысле жизни, и прочих вещах, столь занудных в возрасте юношеского всепонимания…
В общем, остались Анна и Вронский, Левин и Кити, Стива и Долли (последние, впрочем, неинтересны, потому что без страстей).
Анна мне не понравилась. Тогда я не могла сформулировать, почему. Позже, задним числом, я решила, что это была детская ревность: с одной стороны, за мной тогда еще не ухаживали блестящие гусары; с другой – я еще не знала, что блестящие гусары хороши исключительно верхом и в мазурке. Спешившийся гусар невозможно скушен. Говорить с ним решительно не о чем, кроме как об его конях. Через короткое время он и вовсе становится не блестящ, брюзглив, мелочен, жаден и обижен на весь мир.
Впрочем, это я отвлеклась…
Я все от Анны чего-то ждала, чего никак с ней не случалось. И так и не случилось. Осталось чувство неудовлетворенности.
Потом уже я прочитала «Мой Пушкин» Цветаевой. Неласковая и точная как скальпель Марина Ивановна, определила это мое чувство: «…и вы будете в тысячу раз счастливее нашей другой героини, той, у которой от исполнения всех желаний ничего другого не осталось, как лечь на рельсы».
Вот оно!
Еще тогда, в возрасте романтики розового цвета, я ожидала, что Анна, выбрав между долгом, условностями, приличиями, комфортом и любовью — хоть на мгновение будет счастлива!
Но она не хочет! Она страдает от стр. 72 VIII тома Собрания сочинений Л.Н.Толстого в двадцати двух томах (появление Анны и начального погибшего под колесами поезда человека) до стр. 364 IX тома (гибель Анны под колесами поезда).
Как тут не присовокупить к цитате Марины Ивановны цитату Григория Израилевича устами Джузеппе Бальзамо, графа Калиостро:
«— А если кто-то не захочет жить счастливым?
— Тогда он умрёт. Все желания должны исполняться».
Все желания должны исполняться.
В этот раз я роман читала роскошно: разыскала на полке именно VIII и IX тома из Собрания сочинений в двадцати двух томах (ах, как звучит!), уютно устраивалась под низкой лампой (так, чтобы свет только на страницу!), заваривала крепкий-прекрепкий чай (долго, медленно, по всей традиции), да еще клала рядом карандаш и специально для этого купленную тетрадочку.
Ах, Елена Витальевна, какое это особенное удовольствие, читать с карандашом и бумагой!
Смотрю на этот конспект и есть даже соблазн присовокупить его к письму, такой удивительный получился цитатник. Вот, например: «Как все нравственные женщины, Долли оправдывала Анну». Или: «Пожив в Москве, особенно, в близости с семьей, он чувствовал, что падает духом. Поживя долго безвыездно в Москве, он доходил до того, что начинал беспокоиться дурным расположением и упреками жены, здоровьем, воспитанием детей, мелкими интересами своей службы; даже то, что у него были долги, беспокоило его». Каково?
Возвращаюсь к Анне:
«Более всех странно и нехорошо это показалось Анне», – это еще ничего не началось, Вронский вечером заглянул к приятелю Стиве. Еще ничего не произошло, а Анне уже нехорошо!
«Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, – сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала ночной чепчик и батистовые платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно подергивались слезами», – это еще ничего не было, только приличный в обществе флирт.
«Какое счастье! – с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился ему. – Ради бога, ни слова, ни слова больше», — это сразу после первой близости. Ею же желанной и жданной!
«…я тоже страдаю и буду страдать… Я сделала дурно и потому не хочу счастия, не хочу развода и буду страдать позором и разлукой с сыном», — это в Италии, вдвоем с любимым, когда все позади: и роды, и болезнь, и объяснение с мужем!
Кстати, вот еще одно открытие: во времена Толстого беременность женщины была вопросом проходным и во внимание не принималась.
Смотрите, Анна приезжает в Москву мирить Стиву с женой в феврале – зима, снега, Вронский посреди вьюги на платформе в Бологом… А дальше: «…она (Долли) родила девочку в конце зимы». То есть, на момент порыва уйти от мужа, Долли глубоко беременна – это к пятерым предыдущим детям!
А вот уже Анна сообщает Вронскому, что она беременна, а потом(!) начинает размышлять, уходить ли ей от мужа. И, кстати, решает остаться!
Муж, со своей стороны, мучительно переживает измену, а к новорожденной девочке относится с большой нежностью: «Сначала он из одного чувства сострадания занялся тою новорожденною слабенькою девочкой, которая не была его дочь и которая была заброшена во время болезни матери и, наверное, умерла бы, если б он о ней не позаботился, — и сам не заметил, как он полюбил ее». Мало того – полюбил, еще и дал ей свою фамилию не задумываясь.
Так то Каренин! А сам Толстой в «Крейцеровой сонате»: «Ведь если бы она была совсем животное, она так бы не мучалась; если же бы она была совсем человек, то у ней была бы вера в бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие бабы: “Бог дал, бог и взял, от бога не уйдешь”.
Не люблю я Толстого, что поделаешь!
А Лев Николаевич, кстати, не любит Анну!
В его дневнике сохранился первый, еще черновой портрет Анны: «Действительно, они были пара: он (Каренин) прилизанный, белый, пухлый и весь в морщинках; она некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного и она стала бы уродлива. Если бы только не огромные черные ресницы, украшавшие ее серые глаза, черные огромные волоса, красившие лоб, и не стройность стана и грациозность движений, как у брата, и крошечные ручки и ножки, она была бы дурна».
Согласитесь, от описания любимой героини это куда как далеко!
В самом романе, правда, «Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении».
Шесть раз прелестна, но красива только своим оживлением. Других эпитетов писатель для своей героини не нашел?
Нашел! Дальше, после запятой: «но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести».
В общем, грациозная, прелестная, но некрасивая (типичная femme fatale, между прочем!), Анна получила все, что хотела. Вплоть до финального паровоза!
А что Вронский? Там еще проще: красавец и гусар (ну, пусть флигель-адъютант – офицер, состоящий в свите императора), живущий светски, легко и весело: «Если б он мог … узнать, что Кити будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому, что он должен жениться». Таков он до Анны.
А вот уже о ней: «В его петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, – и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться». Таким он пришел к Анне. Чего же она от него – такого – ждала? Он и так превзошел себя рядом с ней.
«Наделавшая столько шума и обратившая общее внимание его связь с Карениной, придав ему новый блеск, успокоила на время точившего его червя честолюбия, но неделю назад этот червь проснулся с новой силой», — это уже на финишной прямой романа. Что для мужчины любимая женщина? Престижный приз? Фру-Фру среди светских красавиц?
«Это невинное веселье выборов и та мрачная, тяжелая любовь, к которой он должен был вернуться, поразили Вронского своею противоположностью».
Так, может, Анна права? Страсть, даже самая роковая, истовая, так же не дает человеку счастья, как и скушный бухгалтерский брачный расчет?
Изначально Толстой предполагал назвать роман «Два брака», то есть, имел в виду противопоставить неправильную по всем статьям историю Анны (и прицепом – Стивы) светлому «правильному» и хорошему чувству Левина и Кити.
А что вышло ?
«Левин никогда не мог себе представить, чтобы между им и женою могли быть другие отношения, кроме нежных, уважительных, любовных, и вдруг с первых же дней они поссорились, так что она сказала ему, что он не любит ее, любит себя одного, заплакала и замахала руками».
Ага, братец!
«Вообще тот медовый месяц, то есть месяц после свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни».
«Так зачем ты женился? Был бы свободен. Зачем, если ты раскаиваешься? – заговорила она, вскочила и побежала в гостиную». Это уже эталонно счастливая молодая жена Кити.
А потом еще того хлеще. Под самые роды Кити, Левин знакомится (от скуки семейной жизни вне привычной и важной своей работы) с Анной.
И?
«Следя за интересным разговором, Левин все время любовался ею – и красотой ее, и умом, образованностью, и вместе простотой и задушевностью. Он слушал, говорил и все время думал о ней, о ее внутренней жизни, стараясь угадать ее чувства. И, прежде так строго осуждавший ее, он теперь, по какому-то странному ходу мыслей, оправдывал ее и вместе жалел и боялся, что Вронский не вполне понимает ее».
Это что у нас получается? Если бы Анне было дело до Левина, который куда как не против, то еще неизвестно, кто бы у нас в седьмой части под поезд бросался…
Да и так, на фоне образцового своего счастия, «счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».
Нет, не получилась у классика назидательная сказка для взрослых: так, как Анна и Стива поступать дурно и будешь несчастлив, а так, как Кити и Львов — хорошо и будешь счастлив.
Настоящее рождается талантом, а не пишется ремесленником. Вот дословно из письма Льва Николаевича: «Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы: они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни. А не то, что мне хочется».
Действительная жизнь, получается, позатейлевее будет-то!
А между тем, возникает вопрос: чему же учит нас роман «Анна Каренина», мой друг?
Позволю себе замахнуться: Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, тогда как бесспорно счастливых не бывает вовсе.
Вот!
Но!
Если читать роман правильно: вечером-ночью, обязательно уютно в кресле, под лампой, да с чаем и карандашом, то очень много можно вычитать.
Вот из моего конспекта:
Стр. 13 «Либеральная партия говорила, что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало. Либеральная партия говорила, что брак есть отжившее учреждение и что необходимо перестроить его, и действительно, семейная жизнь доставляла мало удовольствия Степану Аркадьичу и принуждала его лгать и притворяться, что было так противно его натуре. Либеральная партия говорила, или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело. Вместе с этим Степану Аркадьичу, любившему веселую шутку, было приятно иногда озадачить смирного человека тем, что если уже гордиться породой, то не следует останавливаться на Рюрике и отрекаться от первого родоначальника – обезьяны».
Стр. 342 «Это всегда было и будет. Никаких коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти людей независимых, как ты и я.
– Но почему же? – Вронский назвал несколько имеющих власть людей. – Но почему же они не независимые люди?
– Только потому, что у них нет или не было от рождения независимости состояния, не было имени, не было той близости к солнцу, в которой мы родились. Их можно купить или деньгами, или лаской. И чтоб им держаться, им надо выдумывать направление. И они проводят какую-нибудь мысль, направление, в которое сами не верят, которое делает зло; и все это направление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья. Cela n’est pas plus fin que ca (все это не так уж хитро), когда поглядишь в их карты. Может быть, я хуже, глупее их, хотя я не вижу, почему я должен быть хуже их. Но у меня есть уже наверное одно важное преимущество, то, что нас труднее купить. И такие люди более чем когда-нибудь нужны».
Стр. 405 «…если вы сделаете мне честь удостоить меня своим доверием, предоставьте мне же выбор тех мер, которые должны быть употреблены. Кто хочет результата, тот допускает и средства».
Стр. 40 «прежде, бывало, вольнодумец был человек, который воспитался в понятиях религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что были законы нравственности, религии, что были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, то есть дикими».
Софья Андреевна переписывала «Войну и мир» то ли семь раз, то ли двенадцать.
Я, кажется, сейчас перепишу «Анну Каренину», разобрав на цитаты. Уж больно хороши!
Еще одна, последняя. Не могу удержаться: о смысле жизни.
«Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий.
…
Прежде я говорил, что в моем теле, в теле этой травы и этой букашки совершается по физическим, химическим, физиологическим законам обмен материи. А во всех нас, вместе с осинами, и с облаками, и с туманными пятнами, совершается развитие. Развитие из чего? во что? Бесконечное развитие и борьба?.. Точно может быть какое-нибудь направление и борьба в бесконечном! И я удивлялся, что, несмотря на самое большое напряжение мысли по этому пути, мне все-таки не открывается смысл жизни, смысл моих побуждений и стремлений. А смысл моих побуждений во мне так ясен, что я постоянно живу по нем, и я удивился и обрадовался, когда мужик мне высказал его: жить для бога, для души».
С богом – слишком интимный вопрос.
Жить — для души.
Счастье, это когда тебя понимают.
В высшей точке не вмещаются пространные определения.
Как хорошо долго читать толстую книгу – становится совершенно противно смотреть телевизор! От этого собственный мир потихоньку гармонизируется.
Давеча на вопрос приятеля, что делаешь, машинально ответила: пишу «Анну Каренину»…
А как у Вас там здоровье Анны Аркадьевны, Елена Витальевна?
Пишите!
А я пойду и возьму с полки «Пикник на обочине». Тоже, к счастью, довольно объемный том.
С уважением,
Наталья Стативко
От редакции: а что читаете Вы? Расскажите об этом на Форуме «МедиаПорт» – десятки читателей в теме Что мы читаем? это уже сделали.