Александр Шадрин: «Я связан позицией клиента»
Людям, мало-мальски следящим за политическими процессами в Харькове, Александра Шадрина представлять не надо. Адвокат, «засветившийся» в самых первых резонансных делах, связанных с событиями «Русской весны», за три года не пропустил, пожалуй, ни одного громкого процесса с обвинениями в сепаратизме или терроризме.
Он защищает экс-нардепа от КПУ Аллу Александровскую и бывшего мэра Славянска Нелю Штепу, обвиняемых во взрывах возле Дворца спорта и в рок-пабе «Стена». Почему он берётся за такие дела? Возьмётся ли защищать человека, чьи политические взгляды не разделяет? Будет ли добиваться оправдательного приговора для подзащитного, если уверен в его виновности? Об этом, а также о роли адвоката в обмене, длительности судебных процессов и жалобах в Европейский суд по правам человека, Александр Шадрин рассказал в интервью «МедиаПорту».**Единственное, о чём адвокат отказался говорить «под запись», сославшись на нежелание навредить следствию, — дело подполковника СБУ, подозреваемого по делу об ограблении инкассаторской машины «ПриватБанка» летом прошлого года.
Вы стали известным благодаря участию в делах, связанных с событиями так называемой Русской весны, терактами, обвинениями в сепаратизме. Не секрет, что вас часто называют «сепарским адвокатом». Действительно, создаётся ощущение, что вы специально подбираете эти дела. Почему и как вы в них входите?
Скорее, они связаны не с самими событиями, а с защитой от обвинений по тем или иным событиям. Началось с того, что один из активистов подошёл к нам в офис (наш офис находится недалеко от площади Свободы, где часто были митинги, возле памятника Ленину) и сообщил о задержании Игната Кромского.
Вы имеете в виду активистов «Антимайдана»?
Да. Он увидел табличку «Адвокаты, юристы», зашёл и рассказал. Я подъехал в Ленинский районный суд. Оказалось, что у Кромского уже есть адвокат, которого активисты тоже попросили оказать правовую помощь — адвокат Дмитрий Горшколепов, с которым мы тогда и познакомились. Хотя Игнат Кромской тогда уже был медийно известен по ролику в YouTube, но я, если честно, до того даже и не знал, кто такой Игнат Кромской.
Тогда материал был очень посредственно собран, и каких-либо оснований избирать ему меру пресечения, связанную с лишением свободы, не было абсолютно. В материалах дела был один допрос о том, что человек видел на площади Игната Кромского, и всё. Никаких иных данных на тот период не было. Ни того же ролика в YouTube, ничего. Кстати, майдановские дела по Киеву Игнату Кромскому не вменяются, хотя Генеральная прокуратура, отдел спецрасследований, несколько раз его допрашивал. Некоторые потерпевшие по тем делам опознавали Кромского, но, наоборот, указывали, что он их спас от какой-то расправы. Никаких обвинений ему по тем событиям предъявлено не было.
Тогда, в марте 2014-го, суд отправил его под домашний арест.
Да. Решение устояло потом в апелляционном суде, что вызвало большой резонанс в обществе. Народные депутаты и лично Аваков подавали жалобы на судей, по ним были дисциплинарные производства. На самом деле, не было даже оснований избирать Кромскому домашний арест по тем материалам. Но на тот период, под таким политическим давлением, это был успех.
После этого очень часто по этой категории дел стали обращаться люди. Многим известны именно эти дела, но на самом деле они составляют, может, 5% от общего числа дел. Просто они более медийно известны. Отдельными, патриотически или псевдопатриотически настроенными лицами участие в них воспринимается как «сепаратизм», отождествляя тем самым адвоката и клиента, что запрещено законом. Хотя адвокат занимается защитой прав человека. Никто ведь не называл на Нюрнбергском процессе защитников фашистов фашистами (кстати, некоторые фигуранты были оправданы).
В нашей нестабильной правоохранительной системе под подозрением, обвинением, может оказаться абсолютно любой человек. Мы знаем много случаев необоснованного привлечения и тех же участников АТО. И они тоже обращаются в наше адвокатское объединение. Даже из других областей. Люди, которые уже «варятся» в уголовном процессе, понимают важную роль адвоката в реализации права на защиту и не стесняются обращаться из-за того, что ты защищаешь обвиняемых в сепаратизме и терроризме. В таких ситуациях все эти моменты уходят на второй, на третий план. Людям главное получать качественную правовую помощь, чтобы их принципиально и бескомпромиссно защищали в судах.
Много ли у вас дел по защите участников АТО? В чём их обвиняют?
У меня уже было несколько участников АТО. Один из подзащитных после освобождения пошёл в АТО, получил статус, мобилизовался в армию. Другой в Луганской области сейчас под стражей, приезжает его жена (ей кто-то посоветовал меня как адвоката). Этого человека обвиняют в покушении на убийство, хулиганство, незаконном хранении оружия (при том, что оружие у него официально вписано в военный билет). Ещё одного участника АТО необоснованно подозревают в разбое и незаконном хранении оружия.
По многим делам у нас очень серьёзные процессуальные стычки с работниками СБУ, многие из которых тоже являются участниками АТО, связанные с делами по обвинениям в сепаратизме и терроризме, были даже попытки мобилизации адвокатов нашего объединения по приказу СБУ.
Однако, со временем часть работников СБУ, которых мы продолжаем видеть в процессах, пересмотрели своё отношение. Многие из них не видят сразу всей картины, а впоследствии понимают, что любого могут по беспределу обвинить и каждому, в том числе и им, рано или поздно может потребоваться профессиональная помощь адвоката.
Ваших подзащитных (обвиняемых в сепаратизме и терроризме) обменивали?
Были такие случаи.
Какую роль играет адвокат в этом процессе? Если он вообще играет роль.
Если просто сидеть и смотреть на дело, то большой шанс, что человек поедет в СИЗО, потом его дело пойдёт в суд, потом будет обвинительный приговор с максимальным сроком. Если начинать активную работу, заявлять ходатайства, обжаловать меру пресечения, собирать характеризующие данные, если были пытки — заявлять об этих пытках, требовать их расследования, если предвзятое отношение следователя, прокурора — заявлять им отводы, то есть если действительно проявлять процессуальную активность, то орган досудебного расследования скорее пойдёт на то, чтобы просто обменять людей, которые могут быть обменяны, освободиться от этих дел и от надоедливых адвокатов заодно. Я думаю, этот фактор тоже имеет значение. Больше шансов, что этих людей обменяют.
В условиях нынешней судебной системы у человека, которому предъявлено обвинение из перечня части 5 статьи 176 Уголовного процессуального кодекса Украины (дела, связанные с сепаратизмом, терроризмом, по которым, согласно изменениям, внесенным в 2014 году, нельзя избирать альтернативные меры пресечения), есть перспектива с таким адвокатом длительное время рассматривать дело в суде и добиваться либо оправдания, либо какого-то минимального срока, или же согласиться на обмен. А иногда меняют и без согласия. Были и такие случаи обмена.
От кого исходит инициатива включения в список на обмен?
Есть какой-то центр по обмену пленными в Киеве, в СБУ или при СБУ. Они мониторят эти дела, иногда приходят в СИЗО с мониторами, представителями ОБСЕ или Красного Креста, мониторинговой миссии ООН по правам человека. И иногда интересуются, не против ли человек быть обменянным. Либо у них есть подозреваемый-обвиняемый по такой категории дел. Они как-то контактируют и с другой стороной: кто там в плену находится.
Процедурно это выглядит так. Если на стадии следствия, то прекращают уголовное производство, забирают человека из СИЗО и этапируют к неподконтрольной территории, там происходит обмен. Если на стадии судебного производства, — может быть либо изменение меры пресечения, либо изменения с возвратом обвинительного акта. Потом обменянных объявляют в розыск. Сами они часто остаются на неподконтрольной территории без каких-либо документов.
Получается, что они не могут вернуться сюда?
В марте 2017 года, насколько я помню, внесли изменения в УПК. Теперь определение о задержании и доставке в суд для решения вопросов об избрании меры пресечения может утратить силу, если человек добровольно явился к следственному судье. То есть, в принципе, принят процессуальный механизм, позволяющий вернуться. Но опять же, наличие этой дискриминационной нормы части 5 статьи 176 УПК не создает гарантии защищённости. Нет гарантии, что завтра не придёт прокурор и не скажет: «Он скрывался три года, в УПК не предусмотрено ничего иного, давайте его опять под стражу возьмем».
Что это за люди, которых обменивали?
Может, помните — дело Владимира Марецкого, священника.
Дело «луганского батюшки», по-моему, да?
Да. Он и ещё восемь подозреваемых, им предъявлено было по части 2 статье 258 УК (теракт — ред.).
Когда они с оружием ворвались в день президентских выборов на участок?
Это была неоднозначная ситуация. В конечном счёте, 12 сентября 2014 года дело было прекращено, и их через два дня после этого поменяли. Сейчас жалоба в Европейском суде по правам человека на стадии коммуникации по восьми заявителям… Мы ожидаем в ближайшее время решение по вопросу применения пыток, нарушения права на свободу. Их задержали 25 мая, в день выборов, при этом не составляли никаких протоколов задержания. 29-го их привели побитых в Киевский районный суд Харькова. Сказали, что они сами пришли, чтобы суд избрал меру пресечения.
Кроме них, кого ещё меняли?
Была подозреваемая Юлия Колесникова. Её подозревали в подготовке теракта, потому что видели фотографии памятника «Україна, що летить» (памятник Независимости на пл. Конституции — ред.). То есть они считали, что она фотографировала памятник с целью оценить, из какого он материала, чтоб потом его или взорвать, или ещё что-то с ним сделать. Она 38 дней содержалась произвольно на Мироносицкой (Шадрин имеет в виду управление СБУ — ред.), в городе Харькове. На суд её привели, легализовали. А погода с момента задержания чуть-чуть поменялась: было довольно прохладно, но она была в летней одежде, похудела килограммов на 20 с того времени. Несмотря на пытки, она не признала себя виновной, никого не оговорила, писала жалобы во многие органы. Без её согласия её обменяли вместе с её гражданским мужем.
На кого?
Мы не знаем, на кого. Обычно меняли несколько человек на несколько человек. Их обменяли без документов, без ничего. Просто обменяли, здесь объявили в розыск.
Насколько помню, вы обращались в ЕСПЧ и по делам других своих подзащитных. По Алле Александровской, по Кромскому вы говорили, что готовите обращение в ЕСПЧ.
По Алле Александровской дело тоже на стадии коммуникации. Мы написали комментарий на возражение правительства. По таким стратегическим делам нас поддерживает УХСПЧ (Украинский Хельсинский Союз по правам человека — ред.). В этом деле поднят, в числе прочих, вопрос о части 5 статьи 176 УПК, насколько скованы суды этой нормой и нет ли здесь дискриминации (нарушения пункта 3 статьи 5 — права на свободу — в совокупности со статьей 14 — запрет дискриминации — Конвенции о защите прав человека и основных свобод).
То есть в жалобе по делу Аллы Александровской вы просите ЕСПЧ дать оценку, насколько дискриминационна эта норма УПК?
Нет ли в ней нарушения пункта 3 статьи 5 Конвенции в совокупностью со статьей 14 о дискриминации. Ведь бывают случаи, когда подозреваемым в заказных убийствах либо устанавливают залог, либо приходят «активисты» и на поруки их забирают. А за репост из соцсетей, который могут квалифицировать как ст. 110 (посягательство на территориальную целостность Украины — ред.), и за наклейку — только арест.
Чего касается жалоба по делу Александровской, кроме её здоровья?
Условий содержания, содержания в металлических клетках на судебных заседаниях — 3-я статья Конвенции. Нарушения права на свободу (п. 1, п. 3, п. 4 ст. 5 Конвенции): по задержанию, по избранию меры пресечения, по тому, как «быстро» наш «гуманный» апелляционный суд рассматривал вопрос по избранию меры пресечения — три недели! Пункт 4 статьи 5 Конвенции говорит, что если вас задержали, то вы должны иметь доступ к судье, который сразу должен проверить законность задержания. Когда год назад в День Конституции, 28 июня, Алла Александровская пришла из магазина домой с продуктами, какое она совершила преступление в тот момент, что её пришли и задержали? Если они пошли, «нагнули» суд и взяли постановление на обыск в выходной день, то ничто не мешало им формально взять определение о задержании и доставке. А не задерживать её в порядке ст. 208 УПК, как будто она только что совершила преступление. Суды должны были дать оценку тому, что она задержана незаконно. Они этого не сделали. Сам следователь менял основания о задержании в процессе, когда мы сделали замечание в протоколе.
Ну и пункт 5 статьи 5 Конвенции — у нас даже механизма этого нет в законодательстве. В идеале, если суд установил, что задержание незаконное, сразу должно быть: «Вам положена компенсация, получите, распишитесь». Конечно, это сказки, но это те минимальные европейские ценности, стандарты прав человека, к которым мы должны стремиться, подталкивать законодателей к исправлению тех норм, которые он уже успел испортить в новом УПК и работать над дальнейшим совершенствованием нашего процессуального законодательства. Поэтому ко всем должно прийти понимание, что все заинтересованы в том, чтобы иметь независимый суд. Потому что те СБУшники, те прокуроры, те высокопоставленные работники полиции, из министерств, которые сейчас давят на суд, они могут сами завтра в этом суде пострадать, стать жертвами отсутствия независимого суда. Судью один раз сломают, второй раз, а третий раз — они сами могут стать жертвой этого судьи и уже на своей шкуре почувствовать абсурдность и полное невосприятие судом аргументов по своей защите.
Когда вы ждёте решение ЕСПЧ по Александровской? В этом году или в следующем уже?
ЕСПЧ не связан никакими сроками.
Исходя из опыта?
Я думаю, что решение по этому делу мы получим быстрее, чем какое-то решение по её делу в суде первой инстанции.
А что с её делом в суде первой инстанции?
Дело Александровской поступило в конце декабря, и не прошло и полугода — а, может, и прошло уже полгода, — и его таки назначили к судебному рассмотрению. Я так смотрю, Харьковский райсуд тоже очень загружен разными делами. Поэтому у меня такое ощущение, что Европейский суд загружен меньше, чем Харьковский районный.
По Кромскому было обращение в ЕСПЧ?
Мы ещё исчерпываем национальные средства. Жалоба будет по произвольному задержанию. Речь идёт о тех 95 сутках, которые он провёл на Мироносицкой. 12 сентября 2014 года, в три часа ночи, Кромского забрали из Полтавского СИЗО, где он тогда находился. В шесть часов утра доставили в Киевский районный суд Харькова, вызвали тройку коллегии судей, которая изменила меру пресечения Кромскому и ещё нескольким подозреваемым и вернула обвинительный акт. Очевидно, его тоже готовили к обмену, но вмешался Аваков, позвонил Наливайченко…
Вы знаете, что они вмешались, или предполагаете?
Аваков сам на Facebook написал, это до сих пор есть у него на страничке, можете зайти и проверить… То, что я знаю, что я был в заседании и видел, как Кромского после определения суда забрал тот же конвой СБУ. Это я видел своими глазами. На следующий день в телефонном режиме у него брали интервью «1+1» и «Интер». Кромского продержали на Мироносицкой и освободили через 95 дней. Легализовали якобы из-за попытки пересечения границы.
То есть придумали легенду, что он с фотографией, просроченным паспортом хотел пересечь границу в официальном пункте «Гоптовка». При этом в середине этого периода (95 дней — ред.) они как-то умудрились всучить ему новый обвинительный акт, чтобы направить 2 октября его в суд. Сделали, правда, ошибку в инициалах прокурора, но это уже нюансы. Сейчас мы отменили очередное постановление военной прокуратуры о прекращении дела по расследованию его незаконного содержания под стражей и подали ряд жалоб, обязав всё-таки провести обыск, осмотр этого места несвободы, непризнанного нашего СИЗО СБУ, которого официально нет, но которое мониторили в 2014 году представители Офиса Уполномоченного ВРУ по правам человека с общественными мониторами. Это элемент исчерпания национальных средств защиты, который позволит — в ближайшее время, я надеюсь — реализовать жалобу в ЕСПЧ.
С вашей точки зрения, чем объясняется такое длительное рассмотрение дел в наших судах? Это объективный процесс? Потому что в ваш адрес нередко звучат обвинения со стороны гособвинения и потерпевших, что вы осознанно затягиваете процесс, неоднократно заявляя идентичные ходатайства и т.д. Если взять дело по взрыву возле Дворца спорта, несколько заседаний начиналось с того, что вы заявляли отвод суду, потом отвод прокурору и так далее…
По Дворцу спорта длительность — это объективный процесс. Действительно, там четверо погибших, 16 потерпевших, 16 томов дела, трое обвиняемых. Дело слушается два года. Сейчас график составлен до 1 ноября, и никто его не срывает. Сторона обвинения, сторона защиты, все могут прийти. Возможно, к 1 ноября уже будет приговор. Устоит он в апелляции или не устоит, сколько уйдёт времени на кассацию — другой вопрос.
Но сейчас суд старается найти какой-то баланс, а не как было одно время «галопом по Европам» — 13 заседаний в декабре. Слишком частые судебные заседания тоже могут нарушить процессуальные права. У нас было три заседания подряд, когда обвиняемых этапируют в суд рано утром, они не успевают ещё позавтракать, привозят в СИЗО поздно вечером — они уже не успевают поужинать. Они не обедают в суде, потому что суд и конвой не обеспечивают их питанием, а присутствующие в зале работники СБУ запрещают родственникам передавать передачи. Что касается ходатайств, действительно, обвиняемых обижает то, что суд не удовлетворяет ходатайства по очевидно недопустимым моментам. Они заявляют по этому поводу отводы — и прокурору, который, с их слов, присутствовал во время применения пыток к ним, и суду, который нарушает их процессуальные права или своим поведением в процессе дает основания для сомнений в непредвзятости.
И всё-таки в целом, насколько это объективно — длительность рассмотрения дел в судах?
Скажем, дело Ларисы Чубаровой можно было бы рассмотреть полтора года назад. Но только 21 июня 2017 года поступил ответ из Апелляционного суда города Киева о том, что этим судом действительно выносилась часть (!) определений о «прослушке» (то есть, по некоторым файлам такого определения вообще нет!), но копий всё равно не дали, в связи с их секретностью. В этот же день прокурор наконец рассекретил часть определений Апелляционного суда Харьковской области и принёс их в суд. И суд больше уже не ждал остальных экспертов, понятых и иных свидетелей (допрос которых и планировался в этот день), а сразу перешёл к дебатам (хотя прокурор просил пять дней для подготовки к ним, ему дали лишь час), последнее слово заслушали 23 июня 2017 года, приговор огласили 29 июня 2017 года — 11 лет лишения свободы с конфискацией имущества, как и просил прокурор.
Оставлю за скобками высокие материи (то, что не вынесли суждения по ходатайствам о признании доказательств недопустимыми, о незаконности задержания, об открытии материалов стороне защиты, не дали оценку доводам защиты о том, что в настоящее время отсутствует закон, который бы ограничивал оборот оружия, взрывчатых веществ и тому подобного, что делает невозможным вынесение обвинительных приговоров по части 1 статьи 263 Уголовного кодекса Украины — обращение с оружием без предусмотренного законом разрешения). Суд даже неправильно разрешил вопрос о действии «закона Савченко» во времени, не засчитывав систему «день за два» (один день предварительного заключения за два дня лишения свободы) в период после 21 июня 2017 года.
Среди формальных причин откладывания по этому делу было следующее. То эксперты куда-то уволились, они не могут их найти. Понятые куда-то уехали, их не могут найти. Конвой там раз 10 ломался, не мог доставить её из Полтавы. Зачем её в Полтаве держать? Почему нельзя на участке СИЗО в Качановской колонии или в Харьковском СИЗО? В чём такая необходимость? А поместили — значит, возите теперь, обеспечивайте доставку или видеоконференцию.
Суд не очень торопился. Раз в два месяца назначает заседания. Если судья хочет, как по Дворцу спорта, он назначит график до 1 ноября, согласует с адвокатом. Если суду наплевать, то пусть день за два идёт, а там, может, и выпустим. Мы не злоупотребляли процессуальными правами по Чубаровой, очевидно, суд только ждал ответ из Киева. А возможно и отмашку, какое по сути принимать решение. Возможно, такая спешка на финише тоже связана с каким-то готовящимся обменом. Ведь само дело Чубаровой вначале возникло как вариант обмена на Савченко. Именно поэтому делу была придана такая огласка в СМИ. Чтобы набить ему цену, увеличить «вес», сформировать предвзятое мнение общества и суда.
Вы сказали, что по делу Чубаровой не злоупотребляли процессуальными правами. А вообще злоупотребляете?
Нет. Тут не то что злоупотребить, а реализовать свои процессуальные права очень трудно. По Дворцу спорта точно нет. Да, там было — один из обвиняемых заявляет отвод. Ну, раз уже рассматривается этот отвод, я тоже добавляю свои аргументы… Я вижу недовольство потерпевших, но, я думаю, они тоже понимают, в глубине души, сущность моей работы. Я толерантно стараюсь действовать: если кто-то заявляет ходатайство, то и я заявляю. Почему это важно? Это одно из оснований апелляционного обжалования впоследствии. Если произойдёт судебная ошибка и осудят к пожизненному заключению невиновных, то должен быть набор каких-то оснований, чтобы помочь устранить эту ошибку судам вышестоящих инстанций, должна быть фиксация незаконных действий суда или прокурора (в том числе, в заявлениях об отводе). А если просто сложить лапки и сказать «требую оправдать» без какой-либо работы, то шансы добиться успеха минимальные.
Вы беретёсь за дела людей, чьи политические взгляды не совпадают с вашими?
Мы стараемся не отказывать никому в правовой помощи — только если у нас объективно нет возможности принять человека из-за занятости. Если завтра приведут, например, Ляшко с пакетиком конопли или гранатой в кармане, либо Петра Порошенко, либо Юлию Тимошенко — мы всех рады видеть у себя клиентами, никому не откажем в правовой помощи.
Следователь, прокурор, судья должны быть аполитичными. Возможно, адвокаты имеют право быть членами какой-то партии, но удобнее быть аполитичным. Потому что власть меняется, а адвокат всегда по роду своей деятельности находится в постоянном конфликте с органами власти, органами следствия, прокуратуры и суда. Можно сказать, вечный оппозиционер. Может быть, в этом какая-то часть функции адвоката — принимать на себя часть негатива от обвиняемых, в том числе и по обвинению в резонансных тяжких и или особо тяжких преступлениях.
Вы имеете в виду историю с вашей машиной?
Наиболее вероятно, что это связано с делом Чубаровой. Мы как раз допросили свидетеля Яроша (бойца «Азова» Максима Яроша — ред.). Конечно, в ходе допроса мы обращали внимание на несоответствия в его показаниях с его предыдущими допросами, на фактические неточности и другие моменты. Ему это очень не понравилось. Возможно, по каким-то причинам он не осознаёт роль адвоката в процессе, не осознаёт, что нельзя адвоката отождествлять с клиентом. У меня есть подтверждения о возможной причастности «азовцев».
Вы говорили об этом следствию?
Говорил. Но поскольку расследует Нацполиция, которая входит в МВД, а «Азов» входит в Нацгвардию, которая тоже относится к МВД, каких-то ощутимых результатов в ближайшем будущем я не жду.
И как вы сейчас передвигаетесь?
По-разному.
Новую машину не купили?
Нет.
Вы сказали, что готовы видеть своими клиентами министров, народных депутатов, президента. Насколько для вас важно материальное благосостояние клиента?
Адвокаты живут за счёт гонораров клиентов. Имея большое количество клиентов, можно какие-то дела проводить бесплатно или, как говорят, pro bono (ради общественного блага), особенно в случаях вопиющей несправедливости и грубого нарушения прав человека. Как, например, Олег Головков представляет потерпевших в деле о взрыве возле Дворца спорта. У нас тоже есть случаи предоставления бесплатной правовой помощи некоторым клиентам или за существенно более низкую плату. Кроме того, есть контракт с центром бесплатной правовой помощи. Дело Ларисы Чубаровой, например, — в рамках этого контракта.
Она меняла адвокатов, пока не доменяла до вас.
Я не то что не заработал на этом деле, я ещё и потерял свой автомобиль.
Если бы вам предложили защищать человека, в виновности которого вы уверены и знаете, что он совершил какое-то тяжкое преступление (убийство, пытки, изнасилование), вы бы взялись его защищать и требовать оправдательного приговора?
А откуда у меня уверенность, что он совершил это преступление?
Положим, он, как честный человек, признался адвокату.
За пять лет адвокатской практики у меня не было ни одного случая, чтобы обвиняемый в тяжком или особо тяжком преступлении сказал мне, что он виновен.
Давайте смоделируем.
(долгая пауза) Есть такой философский принцип — подвергать всё сомнению. Бывает, что люди признаются под пытками. Бывают ситуации, когда люди признают себя виновными, чтобы выгородить родственника…
Если человек у вас на глазах убил кого-то?
Тогда я свидетель по этому делу. Я не смогу его защищать, потому что я должен давать свидетельские показания по этому делу. Вообще же, учитывая правила адвокатской этики, есть чёткий перечень для отказа: нет возможности по времени из-за занятости в других делах, либо конфликт интересов.
Если человек говорит: «Я совершил преступление», вы возьметесь его защищать и требовать оправдательного приговора?
Я связан позицией клиента. Если он мне скажет, что виновен, но на суде будет утверждать обратное, я не имею права занять иную позицию. Если я так сделаю, меня лишат свидетельства о праве на занятие адвокатской деятельностью. Моя позиция не может отличаться от позиции клиента, за исключением случая, когда я уверен, что он себя оговаривает. Каждый имеет право на защиту.
А в случае особо тяжких преступлений участие защитника обязательно по закону. Кто утверждает обратное и говорит, что принципиально не возьмёт защищать обвиняемого в убийстве или изнасиловании, профессионально непригоден для этой деятельности (по защите от обвинений по преступлениям против жизни и здоровья, преступлениям против половой свободы и половой неприкосновенности личности). Что, впрочем, не мешает выбрать просто иную специализацию. К слову, у меня был оправдательный приговор по убийству, который устоял в апелляции, а затем и в кассации. И это дело я взял по поручению центра бесплатной правовой помощи. Следуя ложному принципу (принципиально не браться защищать обвиняемого в убийстве — ред.), я должен был отказать в защите, как позже оказалось, невиновному человеку. И он до сих пор, возможно, находился бы под стражей.